Утро без рассвета. Сахалин

—

Я по делу тебя спрашиваю?

—

Он знает, что я должен вам.

—

А знает, за что?

—

Не понял. Он как сказал про телогрейку, что там все сохранилось, так я и сознание потерял.

—

Это к лучшему, — заметил Клещ.

—

Ну, а у меня он ни хрена не узнал. Но о Карагинском, где я раньше на поселении был, тоже знает все.

—

Выходит, что у меня он спрашивал больше, чем у всех у вас. Даже, когда клифт достали, тот, что от костюма, спросил — где пуговица? А я и сам не знаю. Сказал, что тебе, Трубочист, давал, и, верно, во время приступа ты ее потерял. Стемнил насчет денег Гиены. Сказал, что сама отдала, что жениться на ней хотел. А про смерть ее ничего не знаю. Ответил, что до гостиницы довел. А дальше не интересовался.

—

Много он тебя спрашивал, — озадаченно проговорил Муха.

—

Много и знает! — обрезал Клещ.

—

Ладно, хватит мусолить без толку. Давай к делу. Двигайся, Вовка. Пиши ксиву. Предсмертную и покаянную, — потребовал Муха.

—

Вот, возьми бумагу, — послышался голос Клеща.

—

А ручка?

—

Карандашом своим пиши, — зажег фонарь Муха и сказал Клещу: — Диктуй!

—

Я думаю, что это письмо должно быть адресовано прокурору района, — сказал Беник.

—

Почему не Яровому? — не понял Муха.

—

Мы на него «бочку покатим», как же ему будем адресовать?

—

Ну, давай. Диктуй.

—

Пиши! — приказал Клещ Трубочисту. — Прокурору Ногликского района от поселенца Владимира Журавлева, проживающего в селе Ноглики.

—

Написал, — тихо сказал Вовка.

—

Пиши дальше. Я вынужден покончить самоубийством свою и без того нелегкую жизнь, какую мне здесь, на поселении, непомерно усложнил следователь Яровой. И я вынужден писать это письмо перед смертью затем, чтобы не допускали вы подобных моему случаев с другими поселенцами.

Я отбывал немалые сроки наказания и остался жив даже в тех нечеловеческих условиях. А когда начальство выпустило меня на поселение, зная меня не менее, чем любой следователь, здесь меня вынудил именно следователь Яровой — покончить жизнь самоубийством.

Возможно, я в чем-то и виноват. О том я скажу вам, человеку, знающему поселенцев, и пользующемуся среди них авторитетом. Вам, прокурору, я доверяю все, что могу считать своей ошибкой или закономерным требованием.

—

Написал, — сказал Вовка. Клещ обдумывал недолго:

—

Я задолжал двоим заключенным, отбывавшим свои сроки вместе со мной. С нами отбывал наказание и человек, из-за которого я получил незаконное дополнительное наказание сроком на десять лет. Из- за этого заключенного, по кличке Скальп, я лишился всего. И прежде всего — своего здоровья. Именно из-за него я перенес нервное потрясение. Из-за него я остался получеловеком.

—

Хотя и был говном и паскудой, — вставил Муха.

—

Не сей, Сенька. Он ведь почти «жмур», с разницею в минуты. А о «жмуре» паскудно не говорят. Замолкни! — отчитал Клещ и продолжал диктовать:

—

И когда стал подходить к концу срок моего поселения, я задумался о своем здоровье, какое нуждалось в лечении. А лечение стоит денег. И я решил, что человек, повинный в утрате его, поможет и восстановить мне его. К тому же я задолжал, как уже говорил, двоим моим друзьям…

—

Друг! Туды его мать! Я б таких друзей…

—

Не мешай! — уже прикрикнул Клещ. И продолжил: — Естественно, что я обратился к ним за помощью. Найти адрес Скальпа для того, чтобы я мог потребовать с него компенсацию за здоровье. Разумеется, об этом я сказал моим друзьям. Что не имею других намерений, кроме, как тихо и мирно получить свое — за моральный и физический ущербы. Один из моих друзей решил помочь мне найти адрес Скальпа, послав свою знакомую. Вскоре я приехал в Ереван, где проживал этот Скальп, вместе с моими друзьями. Им эта поездка не была нужна. И поехали они лишь из-за меня, сочувствуя мне, зная о моем плохом состоянии здоровья. Из-за моих приступов. Они, эти друзья, еще и раньше помогали мне. И здесь не захотели подвергать опасностям пути.

В Ереване нас встретила женщина, которая по просьбе Беника должна была дать нам адрес Скальпа. Но она пришла пьяная, и я ничего не понял из того, что она говорила… Лишь потом, когда немного протрезвела, она сказала нам, что она возвращалась со Скальпом из ресторана и по дороге ему стало плохо. Это было ночью. Она завела его в ближайший подъезд, усадила Скальпа на ступени и хотела позвонить в ближайшую квартиру, чтобы оказать ему помощь, но только отступила на шаг — Скальп упал. Она хотела помочь подняться, но он был уже мертв.

—

А как вы его на самом деле прикончили? — спросил Трубочист.

—

Ты о себе думай, зачем чужою смертью интересуешься? — оборвал Беник. И добавил: — Или ты не веришь тому, что пишешь сам? Давай дальше.

—

Эта женщина, — диктовал Клещ, — сказала, что боится оставаться в Ереване, так как ее вместе со Скальпом неоднократно видели в ресторане и могут заподозрить в преднамеренном отравлении или еще в чем-нибудь. Сказала, что хочет уехать куда-нибудь подальше. И мои друзья проявили великодушие и к ней, согласившись взять ее с собою. Но по дороге она проговорилась, что путалась со Скальпом, была с ним близка. А ведь ей было велено лишь найти его адрес и не вступать ни в какие контакты. Она нарушила это. И, связавшись с ним, видимо, пила сама без меры и заставляя пить его — сократила ему жизнь, лишив меня возможности получить ожидаемую компенсацию.

В Хабаровске я решил узнать у этой женщины, были ль у Скальпа деньги? Ведь она с ним путалась и, возможно, знала об этом. Сам не знаю, почему, но хотел выяснить, что, возможно, и летал-то я зря. Но когда я спросил об этом ее, она усмехнулась, полезла в сумку, достала оттуда сберкнижку Скальпа и, помахав ею перед моим лицом, сказала: «Послушай, фрайер, вот они, его деньги! Но они мои! Ведь я кто? Я одесская Гиена! Так-то!

Из

моих рук и мертвые не вырвутся даром. А ты кто? Шпана! Босяк! На тебе даже костюм чужой! С плеча Беньки! Куда уж тебе чужие деньги! Да и зачем они тебе— придурку?»

Была ночь. Я не помню

,

как

все

случилось. Знаю, что когда я очнулся, мои пальцы занемели на горле Гиены. Она была мертвая. Я задушил ее

неподалеку от

скамейки, где мы с нею говорили, куда я ее вызвал из ве

с

т

иб

юля гостиницы. Когда я вернулся к друзьям, то

Беник спросил меня, что случилось? Я не сказал ему о Гиене. И о том, как я ее задушил, и за что. Мои друзья ничего не знают. Лишь Беник упрекнул меня за костюм, на котором с мясом была вырвана пуговица. И я не заметил этого сразу. Вероятно, когда я душил Гиену, пуговицу там и потерял, но дело не в ней.

Я знаю, что совершил преступление, что не должен был убивать Гиену, но она убила мою надежду на выздоровление. Я убивал ее, как свою, теперь уже ненужную мне самому, жизнь. Обо всем этом я пишу по нескольким причинам. В смерти Гиены виноват я, но не больше, чем она виновата в смерти Скальпа. Она путалась с ним только из-за денег и получила свое — хотя бы сберкнижку. Я имел право на эти деньги и не получил их. Сберкнижку я оставил Гиене. Ведь все равно я эти деньги не имел возможности получить. И я решил жить, как все. Работать и как-то существовать. Но, приехал в район