Утро без рассвета. Сахалин

следователь Яровой. Он стал спрашивать меня о Гиене. Начал грозить тем, что разделается со мной. И сказал, чтобы я не отпирался от убийства Гиены, что ему известно, что не только ее, а и Скальпа убил я. И он об этом тоже знает. А я убил только Гиену. Но говорить о том ему не смог. Начался приступ. Да и что он мог понять о причине моего поступка! И тогда он стал допрашивать моих друзей, которые ничего не знали о случившемся. И не имеют к нему никакого отношения. А следователь ловит их, как преступников, пороча тем самым их не только перед поселенцами, а и перед начальством района, перед милицией, которая должна давать им характеристики после отбытия срока поселения. Но за что? Они работают. Честно. А в случившемся виновен лишь я. Не признался ему ни в чем лишь потому, что, допрашивая меня. Яровой постоянно грозил мне. Но чего он мог добиться? Я слышал не только угрозы, а и реальное их исполнение, когда отбывал наказание в местах лишения свободы. И я, переживший все это, к сожалению не смог спокойно перенести обещаний Ярового «законопатить» меня в те же условия до скончания моей жизни. И оба раза после неоднократных угроз у меня начинались приступы и я попадал в больницу. Я предполагаю, что такие же допросы Яровой устроил и моим друзьям. Мы отбывали наказание, мы видели несправедливости и нарушения. С нами обращались, как с преступниками. И только здесь мы почувствовали себя людьми. И все это благодаря пониманию и условиям, за которым

следите и

вы,

товарищ прокурор. Я

прошу вас разобраться с моим письмом. И наказать виновника моей смерти. Так как он пообещал мне не уехать из района, пока не засадит меня как убийцу на особый режим не менее чем на четвертной. Конечно, ему поверят. Он следователь, а я — поселенец. Да еще болен. Я был судим. Но ведь и следствие должно располагать фактами установленными, а не взятыми при показаниях вынужденных, под угрозой. Этим методом пользуются лишь бездарные, грубые люди. А не юристы, призванные разобраться в деталях дела и судьбах людей. Я сообщил вам все. Мне к чему скрывать. Это мое последнее письмо прошу не показывать моим друзьям. Я не хочу, чтоб мертвого они ругали меня за то, что из-за меня пережили немало неприятностей. Но сберегите для жизни хотя бы их. Это моя последняя просьба к вам. Пусть в их памяти я останусь больным человеком, а не тем, кто и здесь — на поселении — причинил им немало хлопот и неприятностей. Они много пережили. И доказали своей работой, что достойны другой жизни, другой судьбы.

—

Ну, падла, как в кино брешет! — Ишь, как все складно и жалостливо! — удивился Муха, а Клещ продолжал:

—

Я ухожу из этой жизни без сожаления. Ее у меня отняли и юристы, подобные Яровому, осудившие меня незаконно ко второму сроку. Я знаю, они всегда правы. И не хочу умирать на третьем сроке. Я сам умру. Но вы не должны позволить этому следователю, чтоб и мои друзья, а у меня, кроме них, никого нет, не последовали моему примеру.

—

Все? — спросил Трубочист умолкшего Клеща.

—

Все! Ставь подпись свою. Письмо спрячь во внутренний карман пиджака. Чтобы не подумали, будто подложили. «Жмуров» обыскивают тщательно. А тем более — поселенцев, — заметил Беник.

—

Я так и не понял, а почему ты адресовал прокурору района, а не республиканскому? — спросил Муха.

—

Ты не понял? Да ведь пока письмо будет идти, лягавый будет продолжать следствие. А наш, прочитав письмо, тут же сообразит, как отстранить Ярового от ведения дела. За день! Понял? И все! Да после такой компры Яровой может вообще вылететь из следователей. К тому же, республиканскому прокурору таких писем тьма идет. Делами загружен. Покуда до нашего письма очередь дойдет! Пока разберутся! А у нашего— особых дел нет. А такого письма никогда не получал. Ты ж знаешь, он человек аккуратный, тут же меры примет. Ну и накроется Яровой. Завтра же будет отстранен от ведения дела. Понял? И никто, и ничто ему уже не поможет, — Клещ рассмеялся.

—

Ловко придумал! — похвалил Муха.

—

Ладно. Потом радоваться будем! Сейчас давай кончать, — оборвал Беник.

—

Нет! Я не согласен! — закричал

Вовка.

—

Что?! — Муха присвистнул.

—

А почему бы не тебе или «Клещу»?

—

У Клеща сын есть! — заорал Сенька.

—

Тихо вы! Чего орете? Все решено. Кто это тебя подменять будет? Ты деньги наши не сумел в руках удержать. А тайну, сговор, кто доверит? Сход так постановил! И ты, как налетчик, а значит, не вор «в законе», не имеешь права голоса. Это закон всех «малин». Иль забыл? Да Муха за те деньги, какие дал тебе за Скальпа, тоже вылечиться мог. Он от здоровья оторвал. От себя! А за эти деньги он мог себе, знаешь, у любого зэка яйца купить!

—

Ладно! Хватит! Чего спорить? Мы за Скальпа пережили свое. А ты из-за денег придурком стал! Чего теперь орешь? Да я тебя своими руками подвешу, если сам не захочешь, — пригрозил Сенька.

—

Погоди! Давай подумаем, как ему сдохнуть, чтоб в самоубийство поверили, — перебил Клещ.

—

Да как? Пусть удавится.

—

Здесь нельзя. Подозрительно. Как он тут оказался, так далеко от дома, все знают, что он с порта не высовывался. Дальше Ноглик нигде не был, — сказал Клещ.

—

Ну, отвезти — не проблема. Да только стоит ли душиться? Да и на чем? Вишь какой у него ремень жидкий, не выдержит. Да и короткий. Еле хватит, чтоб петлю для головы сделать. На узел не останется, — бубнил Муха.

—

У меня в лодке веревка есть. Буксирная. Пусть на ней вздернется, — предложил Бенька.

—

А потом тебя за задницу вздернут. Эту твою веревку не только каждый плотогон видел, а и «мусора», когда лодку осматривали в милиции, — возразил Муха.

—

Тогда пусть пиджак с письмом на берегу оставит, а самому камень на шею и в воду, — предложил Клещ.

—

Камень ты чем привяжешь? Ремнем его? Так не выдержит. За рубаху — тоже не дело, туда лишь кирпич влезет. И он не утянет на дно.

—

Тогда пусть вены перережет себе, — предложил Клещ.

—

Дурак! Так это — улика! Вены перерезать ему могли помочь. А если сам — так надо, чтобы он сделал это либо у себя на складе, либо в общаге. А ты поверишь, что он сделает это, а не побежит к Яровому. Нет, я хочу сам убедиться. Сам увидеть. А резать вены за Ногликами, какой дурак станет? — возразил Муха.

—

Так он и есть дурак.

—

Но лишь временами. Врачи при вскрытии определят, сделал ли он это во время приступа или же нет. Если нет, то на кого подозрение упадет? То-то, — урезонил Сенька.

—

Тогда надо сделать вот что. Там за Ногликами, раскорчевку тайги делают. Под строительство дома площадку расчищают. Многие коряги выдернуты, но не вывезены. Пусть он станет в яму, под корягу, ремнем охватит за сук и потянет на себя. Коряга и придавит. Так, что ни один медик по кускам не соберет, — предложил Беник.

—

Чепуха! А как его найдут? Кто его пойдет искать? Сам говоришь — время дорого. К тому же риск. Может, не раздавить, а только покалечить. Он и растреплется. А нам и проверить нельзя. Подойди мы глянуть — сдох ли он, следы на земле останутся. Земля-то взъерошена. А подозрение на кого? На нас. Нет. Это не подходит. Надо, чтоб на виду. Чтоб враз заметили. И без подозрений, — говорил Муха.

—

А как?

—

Я думаю, нехай он сдохнет как белка.

—

Не понял.

—

А и понимать нечего. Белка, когда ей жрать нечего, в развилку меж сучками головой сунется и будь здорова!