– Сиротка, значит?
– Да.
– А как в России относятся к сиротам?
– Очень хорошо! Русские – удивительно милосердный народ, – просвещать тупоумных островитян мне страшно нравилось.
– Тогда понятно, почему ваш президент так любит Ефрамовича. Национальные традиции. А Вексельберг? А Керимов? А Потанин? А Прохоров? А Дерипаска? Они тоже – сироты?
Биографий этих достойных мужчин я не знала, поэтому глубокомысленно промолчала.
– А Ходорковский? – вдруг быстро спросил Ричард.
В моей памяти всплыло интервью с матерью опального олигарха в моей же газете. После него, правда, замредактора, который материал пропустил, уволили, но не о заме же сейчас речь.
– Нет, у Ходорковского точно родители есть.
– Ясно, – кивнул Кристофер. – Потому он снисхождения и не заслуживает. Может, это и есть та самая знаменитая разгадка русской души? Ведь на сироток ни обижаться, ни обижать нельзя.
– Правильно, – согласилась Анька. – Скорее потакать надо. Поехали уже на шоу! Там всех наших сиротинушек оптом и увидим.
– Рано, – качнул головой Ричард. – Мы сделали поправку на пробки, а их сегодня нет. Так что у нас еще куча времени. Заедем в старый Антиб? Мы очень любим там гулять. Хотите?
Конечно, я хотела. Аньке после облома с Шерон было все равно. Она досасывала, кажется, уже вторую бутылку вина.
– Вы были в Антибе, Даша? Это очень интересный городок! Совсем крошечный, но имеет четыре гавани для яхт на три тысячи мест. Мы коллекционируем Пикассо, поэтому обязательно заходим в его музей. Вы любите живопись? Пикассо здесь испытал огромный творческий подъем! За полгода написал сто пятьдесят работ! Он тут жил в бывшем замке Гримальди.
– Что? – мгновенно оживилась я. – Где? Пикассо – мой любимый художник! Очень хочу!
Мне так не терпелось взглянуть еще на одно, очередное, родовое гнездо, что я почти не слушала объяснений Кристофера, рассказывающего о городе. Да и сам Антиб меня не очень заинтересовал. Да, милый. Да, уютный. Высокие дома. Узкие улочки. Полно магазинчиков и ресторанчиков. На что любоваться-то? Если только на окружающие исторические реалии, которые, если верить добровольному гиду, совершенно не изменились со времен господства Гримальди.
Вообще-то, чем больше я узнавала о корнях нашей династии, тем сильнее расцветала во мне фамильная гордость. Великие, великие люди! В каждом городе по замку! Интересно, а когда мы с Димой обнародуемся, сможем ли заявить законные права хотя бы на один из них? Как это называется, репатриация? Надо будет проконсультироваться с адвокатом.
А до замка-то мы и не дошли. На повороте одной из улиц красовалась табличка: «Музей Пикассо сегодня закрыт». Несносные миллиардеры легко повернули обратно. И мне пришлось. Как будто эти картины были мне нужны!
Нет, предупредительность французов может изрядно подпортить жизнь. Не выстави они табличку, мы бы дотопали до нужного места. Ну поцеловали бы пробой, как говорится, и что? Зато потом я бы со знанием дела рассказывала Диме, как тщательно изучила исторический путь Гримальди.
Ясное дело, у меня испортилось настроение. Когда Шпенглеры захотели еще прогуляться по Жуан ле Пину, городку, пристроившемуся с другой стороны мыса Антиб, где мы оказались, снова попетляв на лимузине по пустынным дорогам, я по примеру Аньки решила остаться в машине, сославшись на то, что мне нужно сделать несколько звонков по работе.
Братья вышли на набережной, чего им там понадобилось – ума не приложу. Вокруг гомонили мамаши с детишками разных возрастов, пестрели лотки с игрушками и воздушными шарами, белели лотки с мороженым и сладостями. Ни старушонок в бриллиантах, ни чопорных джентльменов, ни парада новинок дизайнерской мысли. Скука. Просто Анапа. Детский курорт.
Аньку уже изрядно развезло, она все время хихикала и показывала пальцем на кувыркающуюся на роликах ребятню.
– Дашка, давай на роликах прокатимся! – вдруг предложила она. – Я во Франции еще так не прикалывалась!
– Не хочу, – отказалась я.
Честно говоря, поездка начала меня уже утомлять. Доедем мы вообще когда-нибудь до яхт-шоу или нет? Что, мне в Монако было плохо? Или я собралась яхту покупать? Вот так всегда. Страдаю из-за собственной доброты.
Анька тем временем выбралась из салона, отловила какого-то пацаненка, сунула ему в руки стоевровую бумажку и присела на бордюр – переобуваться.
За сто евро, между прочим, можно новые ролики купить. Во мне снова взметнулась классовая ненависть к прожигателям жизни, но на сей раз я вполне умело и быстро ее в себе подавила. Надо привыкать, надо учиться делать подобные вещи так же легко. Не жмотиться и не задумываться.
– Даш, – подружка, лихо вихляясь, проехала перед машиной и притормозила, ухватившись за столб с табличкой «Juan-les-Pins». – Снимай!
– Чем?
– Моим мобильником!
Подхватив с сиденья навороченную Nokia, я отыскала управление камерой, навела на Аньку, щелкнула.
– Давай еще! – подруга задрала ногу, словно пыталась изобразить цаплю, надумавшую взлететь.
Нажав на кнопку еще пару раз, я решила посмотреть, что получилось из моего фотографического опыта. Открыла «галерею». В ней – фото. Из последних цапельных щелчков удачным оказался один. Самый первый тоже был вполне терпим. Машинально я листанула альбом дальше.
Что это? Откуда? Глюки? Не может быть!
Меня будто обварили крутым кипятком, и теперь он стекал по моему лицу, за шиворот и на грудь, противно обжигая нежное тело, больно разъедая тонкую кожу.
Неужели человек может быть похож до такой степени?
Этот смешной чубчик, глаза, брови, губы… Вот он улыбается прямо в камеру. Вот он стоит на набережной на фоне ночного залива и снова улыбается. Даже смеется. Вот поднял руки, словно празднует победу.
– Аня, – похолодев от очень нехорошего предчувствия, позвала я. – А это кто?
– Где? – Анька все никак не могла отлепиться от столба.
– В телефоне. Последние фотки. Мужик в белом.
– А, этот… – подруга, наконец, оторвалась от спасительного тормоза, подрулила ко мне. – Я же тебе рассказывала, ну, тот француз, рантье. Который вчера в казино лимон снял. Красавчик, да? А в постели… – Анька мечтательно прижмурилась и плотоядно облизала губы. – Хочу!
Не удержавшись от эмоций, она не уследила за ногами, они разъехались в разные стороны, и Анька оказалась на асфальте. Очень кстати. Иначе, даже спьяну, она не могла бы не заметить, как смялось и сползло прямо на сиденье лимузина мое лицо.
– А он по-русски говорит?
Мне страшно, просто безумно хотелось обознаться. Мало ли что в жизни бывает! Вот Шпенглеры вообще близнецы. Может ведь такое случиться, что у него в Париже живет двойник. Или даже какой-то родственник. Дальний. Природа иногда так жестоко шутит!
– Откуда? Он по-английски-то еле-еле. Французы вообще считают, что все должны знать их язык.
– А по-французски хорошо говорит?
– Ты че, дура? Говорю же, он француз! А вообще, откуда я знаю? Я же по-лягушачьи ни бум-бум!
Я нашла в меню функцию увеличения фото. Нажала.
Выплыл левый глаз, на весь экран. Стрелка смещения. Нос. По левой ноздре шла яркая свежая царапина. От моего мизинца.
Дима. Полиняк.
Сказать, что мне стало плохо – значит просто-напросто
