Путь к женщине

незнакомые' (1927. No 2); третья – под названием 'Ночь' (1926. No 6). Она же публиковалась в немецком издании. Вторая часть – 'На земной планете' отдельно не печаталась.

Сам Никандров рассматривал это произведение как шаг вперед в своем творчестве, хотя многие критики советовали ему уйти от сатиры и вернуться к лирической интонации 'Берегового ветра'. 'Не могу же я толочься на месте, на одном 'Береговом ветре'!' – возмущался он в письме к Н. С. Клестову-Ангарскому от 4 марта 1927 г. (РГАЛИ. Ф. 24. Оп. 1. Ед. хр. 50). Писатель относил этот роман 'ко второму сорту', подчеркивая, что 'книги первого сорта мною еще не написаны', а все остальное, им созданное, должно быть причислено 'к третьему сорту' [Перегудов А. На рассвете. – 'Новый мир'. 1980. No 1).

Роман вырос из задуманной ранее пьесы. Мысль о драматургии никогда не покидала Никандрова, тем более что умение создавать выразительные диалоги, через речь раскрывать характер персонажа действительно составляли отличи тельную особенность его дарования, '..я рожден быть великим… драматургом', – шутил он в письме Н. И. Замошкину от 4 февраля 1937 г. (РГАЛИ. Ф. 2569. Оп. 1. Ед. хр. 284). Но пьеса не получилась – и в итоге он 'из 3-х действий пьесы сделал три повести, дал им отдельные названия… Все три части 'объединил' одной идеей, носителем которой является Шибалин' (см. письмо Клестову-Ангарскому от 23 ноября 192(?) г. – РГАЛИ. Ф. 24. Оп. 1. Ед. хр. 50). Однако драматургический элемент, несомненно, сохранился. На это обратил внимание писавший внутреннюю рецензию на повесть 'На земной планете' И. И. Скворцов-Степанов: 'Первые 27, по жалуй, 30 стр. будут иметь большой успех при исполнении чтецами… Многие 'парочки' – совершенно живые' (РГАЛИ. Ф. 1328. Оп. 3. Ед. хр. 276).

'Странная штука Никандрова' поразила при чтении М. Горького (см. его письмо А. Воронскому от 23 марта 1927 г. – М. Горький и советская печать. М., 1965. Т. X. Кн. 2), встретила горячую поддержку С. Н. Сергеева-Ценского. 'Из беллетристики февральской книжки, – писал он В. Полонскому 14 февраля 1927 г., – очень заметна сатира Никандрова. Большой материал для публициста (и большая заслуга Ваша перед ли­ тературой, что Вы ее напечатали…) <…> многое в ней списано с натуры…' В этом же письме Сергеев- Ценский 'жизненно оправданную вещь' Никандрова противопоставил засилью 'экзотических' произведений в советской литературе, появление которых заставляет 'старого Даля 'радостно' потирать в гробу костяшки бывших пальцев' (РГАЛИ. Ф. 1 128. Оп. 1. Ед. хр. 1 13). Очень точно предсказал Сергеев-Ценский и реакцию критики на это произведение: 'Сатиры вообще в той или иной части общества возбуждали негодование'.

Живя в Москве, Никандров имел возможность близко наблюдать быт писателей, о чем с нескрываемой иронией писал К. Треневу: 'Сегодня в Союзе писателей торжественное открытие <…> буфета, столовой, клуба (писательского), биллиардной и пр. Вечером банкет с пьянством и, думаю, с протокола ми' (письмо от 1 ноября 1925 г. – РГАЛИ. Ф. 1398. Оп. 2. Ед. хр. 415). Атмосферу же в писательской среде Никандров ха­рактеризовал как смесь 'базарной шумихи' с 'торгашеским делячеством' (письмо Н. И. Замошкину. – РГАЛИ. Ф. 2569. Оп. 1. Ед. хр. 284. Л. 22).

Именно гротескное воссоздание этой атмосферы в пер вую очередь и вызвало возмущение критики. В романе увидели 'совершенно неубедительный памфлет', 'неумелый гротеск', 'пасквиль' 'на современные литературные нравы' [Н. Н. – 'На литературном посту'. 1927. No 5-6; 13- 14; Фиш Г.- 'Звезда'. 1927. No 10). Никандрову приписали 'ложное истолкование бытовых фактов' ('На литературном посту'. 1927. No 5– 6). В. Красильников считал, что романист заставил 'комические типы советских писателей и поэтов <…> барахтаться в вонючей тине своего воображения' ('Октябрь'. 1927. No 8). Он даже прикрикнул на Никандрова: 'Тов. автор! Если Вы хотите быть дельным писателем, не занимайтесь размножением <…> антисоциальных сумасшедших идей. Не увеличивайте количество пасквилей на советских литераторов, им место <…> на страницах <…> эмигрантских изданий'.

Критики готовы были согласиться с замеченной Никандровым 'некультурностью наших писателей', но, восприняв дословно высказанную Шибалиным теорию, отвергли сосредоточенность всех художников слова на проблемах пола ('На литературном посту'. 1927. No 5 6). Склонность Никандрова к заострению, гротеску, преувеличению вызывала раздражение: 'Где Никандров нашел в наше время такого видного писателя, 'вождя' литературной богемы, который всерьез занимается проповедью эротических теорий…' ('На литературном посту'. 1927. No 13-14) и пропагандирует идею, сливающую человечество в единую се мью, или, как выразился критик Г. Якубовский, – в 'брачно-творческий акт общественного порядка' ('Пролетарский авангард'. 1930. No 6).

Критики колебались в определении пафоса произведения: 'По-видимому, Никандров хотел кого-то сатирически изобразить, что-то обличить' ('На литературном посту'. 1927. No 13-14). Единственным, кто осознал роман 'Путь к женщине' как сатиру, был критик 'Красной газеты' (1927. 6 сентября, веч. выпуск). Но и он недоумевал по поводу того, кто же является объектом сатиры Никандрова, на что направлен ее разоблачительный пафос, и считал, что роман только выиграл бы, если бы его время действия было отнесено в прошлое, слова 'милиционер', 'красноармеец', 'гражданин' были заменены на слова 'городовой', 'солдат', 'господин', а объектом издевательств был избран, например, Анатолий Каменский и подобные ему апостолы 'свободной любви'. На самом деле критик лукавил: в его рецензии откровенно прочитывается, что ему абсолютно ясно, что стрелы сатиры Никандрова направлены на шибалиных, 'мнящих себя благодетелями человечества и великими социальными реформаторами', открывающими новые способы устранения зла.

Предвидя подобные нападки критики и желая, очевидно, представить свое произведение как вполне 'невинное', Никандров успокаивал встревоженного обличительной направленностью романа В. Полонского: '..я никого и ничего не имел в виду 'задевать' <…> наиболее колючие места согласен сгладить <… > материал <…> не потрясает никаких основ, кроме мещанских' (письмо от 8 ноября 1926 г. – РГАЛИ. Ф. 1328. Оп. 1. Ед. хр. 247).

Одним из убийственных аргументов, развенчивающих роман, было утверждение, что Шибалин и Никандров – одно лицо! Г. Фиш, например, был убежден, что писатель относится к своему герою 'весьма сочувственно' ('Звезда'. 1927. No 10). Несомненное сходство характерологических черт усмотрели в авторе и его герое А. Афиногенов и И. Скворцов-Степанов. Первый заметил в своем 'Дневнике': '…он думал о себе, бедняга Никандров, когда писал о восторге перед писателем', наделил героя 'любованием собственной оригинальной теорией, глупой до невозможности…' (РГАЛИ. Ф. 172. Оп. 312. Ед. хр. 119 (2). Л. 127, 130). Второй недоумевал, как может автор всерьез от носиться к своему 'двойнику' Шибалину и к его 'теории', не подозревая о том, 'что Шибалин – просто-напросто дубина, к тому же очень противная' (РГАЛИ. Ф. 1328. Оп. 3. Ед. хр. 276. Л. 20). Но в том-то и дело, что Никандров 'подозревал' и замечание издателя, что он 'наивно разрешает проблему', парировал следующим образом: 'Разве я разрешаю? Я только даю русских типов, в том числе того типа, который пытается разрешить половую проблему' (РГАЛИ. Ф. 24. Оп. 1. Ед. хр. 50. Письмо от 4 марта 1927 г.).

Неожиданно благосклонно критиками была воспринята третья часть романа – 'Ночь', ассоциировавшаяся в их сознании с 'Ямой' А. И. Куприна. На предельный 'социологизм' 'Ночи' обратил внимание И. Нусинов ('Книгоноша'. 1926. No 34), ре шивший на этом основании, что по жанру 'Ночь' должна была бы быть выстроена как хроника. Никандров же, рассматривающий проституцию как 'социальное явление', злоупотребил психологизмом, что пошло не на пользу произведению. В духе критического реализма была понята 'Ночь' органом Союза пролетарских писателей и поэтов Донбасса журналом 'Забой', критик которого трактовал эпизоды этой части как 'ярко-реалистические', рисующие 'жуткую галерею продающихся и покупающих', 'быт гниющих душ и тел' (1926. No 13-14). Прагматический вывод из произведения сделал журнал 'Молодая гвардия' (1926. No 8), обеспокоившийся, не станет ли произведение своеобразным путеводителем 'для прибывающих в Москву иностранных гостей…', и указавший на плохую работу 'ми лицейских филиалов', не приостанавливающих деятельность притонов.

Неудовольствие, однако, вызвал финал. Давались советы. В частности, такой: 'одиночке-мечтателю' Шибалину должна быть 'противопоставлена воля коллектива', стирающая, разрушающая 'это зло' и устремляющаяся к 'победной борьбе за новые формы семьи и брака'. Только коллектив, торжественно провозглашал рецензент, может 'исключить в трудовом обществе самую возможность такого явления, как проституция, по рожденного <…> условностями буржуазного уклада' ('Забой'), Как видно из критических отзывов, роман был понят дословно, буквалистско, исключительно в контексте литературы, посвященной 'половой проблеме'. Его притчевый, антиутопический под текст оказался не выявлен.