Сэр Диттер, просвещая молодого герцога, начал с гордостью рассказывать, что недалеко отсюда, между землями Ханхона Госбергера, Дагнера Пертруссена и Патрика Александерссона, издавна происходили самые жестокие сражения Брабанта, и земля там на длину рыцарского копья пропитана кровью и засеяна костями.
Барон Коллинс Норстедт и виконт Шатерхэнд немедленно оживились, их предки тоже там дрались, и предки предков, место больно удобное, все дороги там сходятся, а поле просторное и ровное…
– Ну да, – сказал Лоенгрин саркастически, – раз просторное и ровное, то хорошо именно для драки!
– Для сражений, – поправил сэр Коллинс.
– Для героических битв, – сказал Диттер гордо. – Там столько героев показали себя! Многие остались в песнях и балладах…
– Вы хорошо сделали, ваша светлость, – громыхнул суровый сэр Торнбьерн, – что выгнали сладкоголосого барда. Не понимаю, как можно петь про женщин? Песни должны быть о подвигах… Молодежь должна смотреть в сторону наших границ, а не под женские платья!
Его поддержали довольными возгласами, только сэр Филипп Рагнестарн, самый старый и осторожный из присутствующих, напомнил:
– Кстати, о том поле… Я слышал от стариков, что если людей не хоронить по обряду, неважно какому, это деяние прибавляет сил Злу… Это верно?
Все повернули головы к отцу Каллистратию, тот промямлил торопливо:
– Ну да, конечно… но хоронить нужно по-христиански…
– Хоронили и до пришествия Христа, – напомнил сэр Филипп. – Но, бывает, и не хоронили, как не всегда хоронят и сейчас. Но в тех бесконечных битвах Брабанта, несмотря на все запреты и на все усилия церкви, брошенных непогребенными на полях сражений было, как говорят, совсем уж… да, много. Очень даже.
Сэр Торнбьерн пробормотал:
– Бывало и так, что хоронить просто было некому. Когда горстка израненных победителей, а перед ними бескрайнее поле, заполненное трупами в три ряда… гм…
Отец Каллистратий тяжело вздохнул, перехватил суровый взгляд беспощадно холодных синих глаз хозяина, перекрестился.
– Особенно, – проговорил он тихим голосом, – сладко силам Зла, когда брат восстает против брата, сын против отца! Когда разгораются семейные распри и льется родственная кровь. Сэр Торнбьерн, скажите нашему молодому герцогу, что этой кровью кормится дьявол…
Сэр Торнбьерн буркнул:
– Вот сами и говорите! Дьявол – это по вашей части.
Лоенгрин переспросил:
– Сам дьявол? Здесь, в Брабанте?
Сэр Торнбьерн придержал священника, что собирался что-то промямлить уклончивое, ответил с твердостью:
– Может, и не сам дьявол, но один из его могучих демонов – точно! Да, он питаем этой кровью и – Господи, сохрани нас!.. – если выйдет на волю, сотрет с лица земли весь Брабант, и смертная ночь ужаса и страданий воцарится в мире…
Лоенгрин спросил быстро:
– Святой отец! Что нужно, чтобы его остановить?
Священник замялся, а сэр Торнбьерн, покосившись на него, предположил:
– Не кормить его кровью?
Лоенгрин смотрел на священника требовательно, тот развел руками.
– Не знаю… Перестать на том поле лить кровь – это еще не все.
– А что еще?
– Не знаю, – повторил он. – Крови пролито слишком много. Демон уже пробудился.
– Он поднимется во плоти? – спросил Лоенгрин.
– Да, – ответил священник.
– Остановить сможем?
– Это… это будет очень тяжелая война.
– Не сражение?
– Нет, война.
Лоенгрин спросил с нажимом:
– Святой отец, не прячьтесь в кусты, дьявол вас найдет и там. Что нужно сделать?
Священник тяжело вздохнул.
– Ваша светлость… только святость миролюбия и вера в Господа могут его остановить.
– А победить?
– И даже лишить силы снова. Но я не вижу пока этой силы.
Лоенгрин покачал головой.
– Святой отец, – произнес он с блеском в глазах, – эта сила… есть.
– Ваша светлость?
– Мы и есть эта сила, – произнес Лоенгрин торжественно. – Святой отец, нужно собрать всех священников Брабанта! Там, на том пропитанном человеческой кровью поле, мы отслужим общую мессу мира во славу Господа и запрем выход Злу из преисподней именем Христа. Поручаю это вам! Да-да, моим именем начинайте собирать всех священников и всех монахов.
Лоенгрин терпеливо ждал, пока молоденькая служанка вычесывает ему роскошные волосы, слишком густые, чтобы зубцы не застревали тут же, а она торопливо выпутывает их, стараясь не причинять ему боль. Ее грудь под тончайшей рубашкой постоянно колышется у него прямо перед глазами, он задерживал дыхание и старательно смирял плотские позывы.
Девушка наконец отбросила гребешок с длинными тонкими и частыми зубцами, взяла с более редкими, но и те застряли на втором же взмахе.
Она охнула, снова взялась осторожно выпутывать его золотые волосы, от нее пахнет зовуще сочным молодым телом, голосок милый и щебечущий, а еще чувствуется, что ей самой очень нравится ухаживать за молодым господином, оказывать ему услуги и чувствовать, что ее милые ловкие пальчики доставляют ему удовольствие.
– Не дергайтесь, – приговаривала она весело, – а то будет больно… Вот так лучше, с той стороны уже волосы в порядке, теперь нужно с этой… Ужас как все перепутаны, что вы с ними делали?
– Это не я, – ответил он виновато, – это ветер.
– Вот видите, даже ветру нравится играть с вашими волосами. Только он все запутывает, а я распутываю, но и ему и мне это в радость… Госпожа еще не проснулась?
Он покачал головой.
– Похоже, в Брабанте все любят поспать долго.
Она залилась мелким игривым смешком.
– Это верно, но это не относится к слугам. Огонь нужно разжигать затемно, да и воды успеть наносить из колодца…
– А еще расчесывать господ, – сказал он в тон. – Бедненькая.
Она заулыбалась, на щеках появились милые ямочки.
– Нет, расчесывать мне в удовольствие! Я и раньше могла бы встать. А то и не вставая… расчесывала бы…
Он вздохнул, отстранился.
– Хорошо, достаточно. А то если чересчур хорошо, то меня сороки украдут. Пойду пройдусь вокруг замка. Я его еще не осмотрел как следует снаружи.
Она сказала щебечуще, словно ничего не случилось:
– Нарвите цветов, там у северной стороны растут дивные ромашки.
Он спросил в недоумении:
– Зачем? Растут и пусть растут.
– Госпоже, – посоветовала она деловито. – Она любит цветы. Особенно ромашки за их простоту и скромность.
