Перед ними явилась обычная корчма, какие стоят при дорогах по всей Малороссии. У нее были мазаные стены, маленькие окошки, в которые можно разглядеть разве что нос гостя, или его лоб, или кулак, коим грозит он корчмарю посеред ночи и велит впустить. Очерет на крыше корчмы давно почернел и сгнил и требовал замены.
В другое время Чичиков даже и не глянул бы в ее сторону, проехал бы мимо, зная, что если не через десять верст, то через двадцать наверное попадется ему другая корчма, и больше и новее, да и чище. Но на этот раз не мог он выбирать, метель разошлась — не остановить, лошади едва волокли его бричку, сам он был чуть жив от холода, да и не знал Чичиков, куда ему ехать и где он теперь.
Словно кто-то, подкравшись сзади, сильно хлопнул Женю по спине, и от этого у него перехватило дыхание, так что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Неожиданно ясно увидел он грязные стены заведения, в котором сидел, окна, занавешенные расползающимися тряпками, и удивительно отчетливо расслышал пощелкивание клавиатуры под пальцами Регаме. Тут же он понял все: и что здесь делает Регаме, понял и то, кому он пишет письмо и почему ему не удавалось встретиться с Батюшеком. Все разом сложилось у него в ясную и цельную картину. Непонятным оставалось одно: зачем Регаме дал ему прочитать копию добытой им рукописи?
«Но если уже дал, — подумал Женя, — то нужно прочитать». И он начал сначала.
Перед ними явилась обычная корчма, какие стоят при дорогах по всей Малороссии. У нее были мазаные стены, маленькие окошки, в которые можно разглядеть разве что нос гостя, или его лоб, или кулак, которым грозит он корчмарю посеред ночи и велит впустить. Очерет на крыше корчмы давно почернел и сгнил и требовал замены.
В другое время Чичиков даже и не глянул бы в ее сторону, проехал бы мимо, зная, что если не через десять верст, то через двадцать наверное попадется ему другая корчма, и больше и новее, да и чище. Но на этот раз не мог он выбирать, метель разошлась — не остановить, лошади едва волокли его бричку, сам он был чуть жив от холода, да и не знал Чичиков, куда ему ехать и где он теперь.
— Иди, вызови хозяина, — велел он Петрушке. — Да спроси, примет ли он нас. Нет, не спрашивай, все равно, пока метель не кончится, отсюда мы не уедем. Ну, что ты смотришь, иди же, — прикрикнул он на слугу, и, глядя, как тот медленно шагает к двери, стучит в эту дверь, потом стучит в окно, вызывая хозяина, потом опять стучит в дверь, Чичичков думал, что это была бы совсем уж небывалая подлость — угодить посреди весны в метель, заблудиться всего в нескольких верстах от города, а потом, отыскав корчму, так и не попасть в нее.
Но крики Петрушки достигли наконец ушей корчмаря, загорелся слабый свет в окне, заколыхались на снегу мутные тени, заскрипели засовы, упал чугунный крюк, и дверь приоткрылась. Увидев это, Чичиков тут же отстегнул кожу экипажа и проворно соскочил на землю.
— Жди здесь, — бросил он Селифану и поспешил к корчме.
— …и даже сесть негде, — донеслись до него последние слова корчмаря.
— Ты, братец, нас не путай, — с ходу, не переводя духа, подоспел Чичиков на помощь Петрушке. Видишь, что за птица к тебе залетела?
И тут же, не пойми откуда, возникла у него меж пальцами и затрепетала в густом, тяжелом свете фонаря новенькая «синица». Взгляд корчмаря, до сего момента сонный и безразличный, вдруг сверкнул жизнью. «Синица», между тем, порхнув перед носом, ткнулась корчмарю в руку и была им принята. Мгновенно все вокруг них переменилось: словно сами собой отперлись ворота и, выслушивая наставления Селифана, кто-то уже вел распрягать лошадей, какая-то фигура в тулупе спешила за дорожными вещами путешественников, зажегся свет в горнице, и девка потащила на стол чугунок с чем-то, пахнущим так замечательно, что у Чичикова заслезились и словно сами собой стали мигать глаза. Один только корчмарь, хоть и сделал нехотя несколько медленных шагов, открывая Чичикову дорогу внутрь, даже не подумал снять хмурой мины. Он не был рад ночному гостю и не скрывал этого.
Места в корчме и впрямь было немного. Разные люди всяких званий и чинов спали там на лавках, а иные и на полу, пережидая внезапную апрельскую метель. Закинув голову и словно покрывшись пышными усами своими, звонко посвистывал носом польский панок. Рядом с ним, уронив голову на стол, тихо спал хохол. Под боком у него, как дитя подле отца, подняв к голове худые колени, примостился жид, а напротив, разбросав ноги в рейтузах, коротко всхрапывал драгунский офицер. Из мрака, поглотившего углы, сопели и постанывали еще какие-то фигуры. Их было много. Их было не счесть.
— Да тут целый Ноев ковчег у тебя собрался? — осмотрев комнату, ткнул корчмаря кулаком в живот Чичиков и быстрым, при других обстоятельствах не совсем даже приличным для человека его лет и наружности, шагом направился к столу.
Корчмарь проводил его таким взглядом, что самим чертям в лесном болоте стало бы тоскливо, и не стал отвечать. Чичиков, впрочем, этого и не заметил. Из горшка на тарелку было выложено нечто невозможное. Сочное, нежное, пропитанное жиром, прикрытое тонкой хрустящей корочкой. Что это было? Крученык или шпундра, а может, верещака? Не знаю, не знаю, не могу сказать. Не знал и Чичиков. В другое время он не упустил бы случая подробно расспросить корчмаря, как называется поданное ему блюдо и из чего оно готовится; какие кладутся в него специи? сколько зерен простого перца, да сколько английского? почем отдавали свинину этой осенью на ярмарке в Киеве? а почем в Сорочинцах? и сколько стоит перец в бакалейной лавке? да сколько ржаная мука? да сколько пшеничная? Бог знает, какую бездну вопросов мог бы задать Чичиков корчмарю, если бы тот не вышел из комнаты, не медля ни минуты, едва лишь ночной гость приступился к кушанью. Чичикова оставили ужинать в одиночестве и в тишине, если можно назвать одиночеством общество спящих путников, если можно счесть тишиной их храп, и сопение, и стоны, и срывающиеся иной раз с губ невнятные крики. Только из-за стены, отделявшей горницу от кухни, доносились до него шаги, отрывки разговора, чудились даже голоса Петрушки и Селифана, которых, верно, в то же время потчевали там.
Покончив с содержимым чугунка, Чичиков вздохнул, расправил руки и крепко потянулся, после прошел по комнате раз и еще раз. Ему следовало бы приискать себе место для сна — ночь только начиналась, но лечь было негде — разве что на полу, — да и не хотел Чичиков спать. Ни на перине, ни на печи, ни, тем сильнее, на полу. Он был свеж и бодр, точно не трясся он перед этим целый день в бричке, не мерз под снегом, не терял дорогу, едва отъехав от города. Павел Иванович еще прошел по комнате, стараясь не задеть спящих, и тут услышал шум от двери. В корчму пожаловал новый гость.
— Вот мне и собеседник, — довольно потер руки Чичиков и, окинув быстрым взглядом комнату, решил, что лучше ему вернуться к столу. Едва подсел он к остывшему уже чугуну, как дверь комнаты распахнулась. Первым ввалился в нее корчмарь — теперь его было не узнать. И следа не осталось на лице его от былой неприветливости, да и само лицо не так-то просто было разглядеть. Корчмарь то и дело кланялся, низко сгибая свою спину, приглашая прибывшего войти в комнату.
— …и поросенка, — донесся до Чичикова густой голос гостя, — есть у тебя поросенок?
— Слушаюсь, ваше сиятельство, — приседая от восторга и усердия, невпопад ответил корчмарь. — С каким прикажете соусом?
— С хреном, конечно! С хреном и со сметаною.
На этих словах новый гость вошел в комнату. Чичиков замер. Он ожидал увидеть тяжелое золото эполетов на плечах вошедшего, седину бакенбардов, подчеркивающих резкие складки рта, привыкшего повелевать. Он ожидал видеть власть, но перед ним стоял лишь небольшой человек средних лет и обыкновенной наружности, во фраке неясного темного цвета. Однако же Павел Иванович встал и, выйдя из-за стола, представился: «Коллежский советник Чичиков. Еду в Херсонскую губернию. По собственной надобности».
В ответ гость лишь кивнул, да, проходя к столу, так и не назвав себя, фамильярно хлопнул его по плечу. Чичиков остался стоять посреди комнаты, не понимая, что же происходит, но почему-то чувствуя, что приехавший имеет право так вести себя с ним. Мимо, едва не оттолкнув его, пробежал корчмарь, унося со стола остатки ужина. Между тем гость расположился на том самом месте, которое только что занимал Чичиков, оглядел сумрачное пространство корчмы, поднял брови, разглядывая спавших по лавкам, и, наконец, уткнул свой ровно ничего не выражавший взгляд в Павла Ивановича.
