– Ну, вот видишь…
Она сказала сердито:
– А если историческая правда идет против морали?.. Это я, кстати, настояла, чтобы князя Олега играл афроамериканец. И дело не в политкорректности!
– А в чем?
Она зашептала жарко:
– Да пойми же, раз мы стремительно сливаемся в одно человечество, то никто не должен замечать, что мы разные по цвету кожи, росту, полу или сексуальным привычкам. Понятие расовой принадлежности должно уйти из нашего цивилизованного общества!
– Так это в будущем…
– Нужно подчищать и прошлое, – неумолимо заявила она. – Нельзя оставлять следы или намеки, на которые кто-то сошлется и скажет, что вот в прошлом негры еще на деревьях сидели, а мы, европейцы, высокую культуру отгрохали!.. Есть нечто более высокое и важное, чем правда, Грег. Это наша современная высокая мораль.
Я одним глазом поглядывал на экран, потом надо будет несколько раз упомянуть какие-нибудь моменты, чтобы было видно, что смотрел, но другим, рискуя окосеть, держал вдохновленное лицо Энн.
– Я понимаю, – ответил я. – Да, это правильно. Хоть и весьма… резковато.
– Все люди равны, – прошептала она назидательно, – вот это ненавязчиво и проводится красной нитью попутно с главной линией о становлении демократии на Руси, которую потом задавила тираническая Москва…
Я невольно охнул:
– Снова Москва виновата! Говори уж прямо, коммунисты.
– Не-е-ет, – сказала она с апломбом, – мало обвинить одних коммунистов. Именно Москва! И пока Москва существует, ее и будут держать в прорези прицела, как главную мишень. Ты не замечал, что среди москвичей негров не показывают никогда? Как вон даже в самых новейших фильмах про Германию гитлеровского времени нет ни одного афроамериканца…
Глава 16
Я порылся в памяти, но с просмотром фильмов у меня вообще туго, слишком много времени отнимают, я и так в основном больше проматываю, чтоб побыстрее понять основную линию, а потом заглянуть, чем вся эта фигня закончилась.
– И что, – спросил я с недоверием, – даже среди подпольщиков нет?
Она ответила с некоторой неуверенностью:
– Ну, среди подпольщиков, может быть, и есть, хотя сама еще не видела. Показывают же во всех фильмах негров-программистов и суперхакеров, но в окружении Гитлера нет ни одного! Хотя бы Геринга или Гиммлера сделали… На худой конец, Бормана или Геббельса… Так нет же!
Я ощутил тяжесть в груди. Хоть мы и сливаемся сознательно в одно человечество, а неосознанно вообще давно в одном Сверхорганизме, но все равно как-то грустно, что родился и живу в части, назначенной на полное уничтожение.
Энн время от времени толкала меня в бок и шептала, чтобы обратил особое внимание на фразу, что будет сейчас… а теперь вот посмотри на его лицо… а вон видишь кто на заднем плане?
Я обращал, смотрел и замечал, для Энн рассмотрю все, что угодно, но тяжесть из груди хоть постепенно испарилась, однако осталось странное чувство нереальности.
Тогда жили красиво, хоть грубо и жестоко, и умирать старались красиво. Всобачивать туда современную философию трансгуманизма как-то не совсем, пусть она сейчас, как христианство в Древнем Риме, выходит из подполья и начинает победно завоевывать умы.
Трансгуманисты называют философию людей с прежними взглядами, как вон Рюрик, князь Олег и все- все после него, смертничеством. У тех вроде бы трезвый взгляд на вещи, он продержался тысячи лет, но в данное время это, конечно, неверно… потому что не учитывает новейших технологий.
Неверно в чем? Смертник знает, что умрет, и потому оставшееся время, обычно сразу после выхода на пенсию, начинает «просто жить», то есть ничему не учится, не осваивает, а просто доживает.
Тот, кто верит в крионирование и будущее оживление, продолжает работать, что выгодно обществу, семье, родственникам и друзьям. Нет этого «Все, скоро все равно помирать, поживу пока в свое удовольствие», то есть в полном безделье, да на иждивении государства и родственников.
Возражения смертников понятны: наши деды-прадеды умирали, и мы умрем. А то, что их деды-прадеды самолетов не видели… Еще живы люди, что застали мир без холодильников! Сейчас мы не можем представить себе, как это есть землянику и клубнику только в начале лета, а груши и яблоки с конца лета и до поздней осени, но так было…
Знание, что умрем обязательно, вырабатывало философию жизни как дорогу к смерти. Смерть должна быть красивой, например в бою. А если в постели, то нужно было приготовить и сказать прощальные слова, которые запишут. Такие фразы придумывали задолго до старости. «Скажите, что академик Павлов занят. Он умирает». Но, уверен, что при возможности крионирования Павлов немедленно ухватился бы за нее, пусть шанс будет один на миллиард. И мы бы выиграли, если бы такой гений вышел из дюара и продолжил бы свои работы. Сперва догнал бы убежавшую вперед науку, а потом подключился бы к работе.
– Я все понимаю, – прошептал я, – но все же это перегиб…
Я сказал и замер, вдруг да рассердится, это же ее работа, Энн в самом деле сердито подвигала ягодицами по сиденью, посмотрела сузившимися глазами.
– В чем?
– Делать Рюрика и его викингов, – ответил я виноватым шепотом, – древними трансгуманистами. Они хоть и не говорят современными терминами, но живут в его духе, а было все не так…
Она шепнула строго:
– При чем тут так или не так? Мы занимаемся благородным и очень нужным делом воспитания людей.
– Да я понимаю…
– Но тебе хотелось бы, чтобы все пришло как бы само? Так не бывает, Грег. О чем-то в истории приходится замалчивать, что-то выпячивать, а что-то вообще подавать так, как должно было случиться, а не как случилось на самом деле!
Я прошептал:
– Прости, я человек неподготовленный. Меня это шокирует.
– А ты не заметил, – сказала она тихохонько и пригнула голову, чтобы не мешать соседям, – что у нас, нашими усилиями в том числе, сейчас в самом деле новое поколение людей. Действительно новое!..
Я спросил:
– А… в чем?
Она начала объяснять жарким шепотом:
– Еще не заметил? К примеру, впервые наше общество не считает Робин Гуда благородным героем. Да- да, сейчас начинает превалировать мнение, что это всего лишь подлый разбойник, грабитель. А еще он подстрекал простых крестьян не платить налоги. Сейчас в России впервые выросло поколение, которое понимает необходимость налогов. И потому – заметь особо! – даже молодые ребята, у которых бунтарство в крови, даже они перевели Робин Гуда из разряда благородных героев в простые разбойники, которых надо ловить и вешать.
– Ого, – сказал я невольно. – Это перелом.
– То-то, – шепнула она. – Сейчас на очереди пираты.
– А что с ними? – спросил я, понял, сказал быстро: – Ого!.. Это вообще целая гора… Подъемная?
– Будем стараться, – сказала она. – Я уже заказала материалы по капитану Бладу и прочим-прочим, так называемым «благородным», хотя любой пират – грабитель и преступник, место ему на виселице.
– Вьется по ветру Веселый Роджер, – сказал я, – люди Флинта песенку поют…
– Вот-вот, – сказала она, – еще и по Флинту… А что это? Похоже на песню!
– Это и есть песня, – сказал я со вздохом. – Красивая и романтичная. Жалко ее будет выбрасывать.
– Если хотим идти в будущее, – сказала она непререкаемо, – мы очень многое должны оставить за
