Сожрав быстро все, что принесли по заказу, наливались крепким кофе, уже малость осоловевшие, сытые, довольные, с затуманенными мозгами, когда вся кровь пошла переваривать еду, а в мозгах пусто. В таком положении только говорить о футболе или политике, ругая дурака-президента и важно сообщая, как бы враз сделали всех счастливыми, подняли ВВП, опустили Америку, бортанули Японию с Китаем, сделали Россию центром нанотехнологий и вообще вернули ей статус единственной сверхдержавы, центра мира и вселенной на страх инопланетянам.
Корнилов с жаром, несвойственным сытому человеку, принялся вдруг обличать священников, что уличены в педофилии, явно насмотрелся передач по жвачнику.
Урланис сразу же начал морщиться.
– Так говорят только малолетние придурки, – сказал он с презрением, – и весьма убогие.
– Малолетние? – возмутился Корнилов. – Вон профессор-химик Черестов говорит то же самое!
– Пусть химичит, – сказал Урланис, – а не лезет, куда не дорос. Тоже малолетний придурок, хоть уже и старый… Если следовать вашей детской логике, в мире не останется ни врачей, ни школьных учителей… Усекаешь или еще нет?
– Нет, – сказал Корнилов уязвленно, – не усекаю твои умности. Поясни такому придурку, как я!
– Поясняю, – сказал Урланис снисходительно. – От врача не требуем, чтобы был моложав, с прекрасной фигурой и отменным здоровьем, верно? От учителей не ждем, чтоб все были нобелевскими лауреатами, не все тренеры – олимпийские чемпионы и рекордсмены…
Вертиков вздохнул мечтательно:
– Хотя было бы желательно.
– Еще бы, – согласился Урланис. – Но в их отношении понимаем, в каком мире живем, а вот от священников требуем, чтобы были святыми!.. А это те же люди, с теми же гениталиями, желудками и кишечниками. И у них те же слабости, как у нас. Нам нужно слушать то, что проповедуют, а не верещать, что иногда срываются, как и мы, поддаются слабостям. Петр трижды трусливо отрекся от Христа за одну только ночь, но его все-таки поставили во главе христианской церкви! Так и эти священники, что срывались, затем каялись, после чего работали еще ревностнее…
Люцифер зевал во весь рот, тер кулаками глаза, морда опухшая, сказал сварливо:
– Хрен знает о чем базарите! Всей религии уже хана. Спасибо ей за то, что открыла научное мышление и дотащила нас до хай-тека, но теперь наша религия – сингулярность.
– Не религия, – поправил Кириченко строго.
– Не религия, – согласился Урланис. – Но что-то… гм… взамен… эдакое…
Он пощелкал пальцами, изобразил мимикой и жестами нечто такое, высокое, эфирное и возвышенно как бы прекрасное, хоть и непонятное даже ему, а уж таким придуркам, как мы, вообще недоступное.
Я вздохнул, сказал деловым тоном:
– Кир, как у тебя с усилителем чуткости?
– Пока никак, – ответил Кириченко и, предупреждая мой следующий вопрос, сказал приподнято: – Зато нашел обходной путь.
– Ну-ну?
– Расположу на одной пластине две, а если поместятся, три ловилки. Тогда при той же мощности будем прощупывать диапазон пошире…
Остальные, видя, что мы заговорили о деле, начали подниматься, расходиться по местам, только Люцифер и Корнилов задержались, Корнилов с ехидной ухмылкой доказывал:
– Мы ведь умные, да? Биоконы – птички небесные, ни о чем не задумываются, а мы всегда стараемся понять, что делаем и что делать надо. Эта вот жажда поскакать по бабам есть мощный инстинкт, на котором вся жизнь: постараться оплодотворить как можно больше самок на свете! Чем больше, тем лучше выполнен долг перед видом… Но сейчас, когда этот, черт бы его побрал, безопасный секес, то нафига буду обманывать свои инстинкты и трудиться зазря?
Люцифер сказал лениво:
– А некоторое, как бы сказать, удовольствие?
Корнилов отмахнулся:
– Если бы его нельзя было получить проще и дешевле, тогда да, конечно. Но я могу. И ты можешь.
Люцифер пробормотал:
– И… получаем, если уж на то пошло. Верно, шеф?
Я вздрогнул, с неловкостью улыбнулся.
– Да, конечно. Только вот эта, как ее, лубофь… Как с нею?
– Выдумка поэтов, – отчеканил Корнилов твердо.
– Высшая точка полового инстинкта, – сказал Люцифер. – Попытка обмануть организм более высокого уровня. Хотя, конечно, все мы попадаемся и на то, что свойственно и животным, простой секес, но любовь… о… это якобы нечто ну совсем уж замечательное. Хоть та же хрень.
– Ладно, – сказал я вяло, – марш в каменоломню. Если мало выдашь гранита, я вам обоим такую беспримерную любовь покажу, что и секеса расхочете.
Глава 9
Вся человеческая цивилизация напоминает гусеницу, что только росла, набиралась сил, крепла, толстела. Но вот наконец наступает странный и удивительный переход в новое состояние, она в смятении, старается предугадать, что и как будет, но получается все та же гусеница, хоть и с крыльями. И эти крылья будут мешать проползать между листьев, чтобы жрать сочную зелень.
Сейчас, когда все больше разговоров о сингулярности, даже тупые футбольные фанаты берутся рассуждать, все еще мыслят старыми категориями. Вот Корнилов, комментируя взрыв в Багдаде, высказывает тревогу, что ваххабиты в сингулярности могут что-то такое натворить, и многие с ним соглашаются и требуют заранее принять меры…
Им невдомек, что ну не будет гусениц в сингулярности! Там не только ваххабитов не будет, там вообще не будет русских, армян, немцев, американцев… Более того, там вообще не будет
Если я сейчас стыжусь слов и действий того подростка, каким был, хотя я все еще вроде бы тот же человек, так и сингуляр будет стыдиться той жизни, какую вел, будучи человеком…
Хотя, с другой стороны, чего стыдиться? Не стыжусь же я, что пачкал пеленки, что пару раз навалил кучу мимо горшка, что разбил мамину чашку и соврал, что это кошка свалила ее на пол…
Сегодня я сперва не врубился, почему меня в лаборатории встретили странными ухмылочками. Я раскрыл рот, чтобы привычно подержимордить, но Корнилов повел взглядом в глубь комнаты, я посмотрел в ту сторону и поперхнулся.
В глубоком кресле сидит, закинув нога на ногу и позволяя любоваться ослепительно белыми бедрами и фантазировать, что же там дальше, ослепительно красивая женщина в красно-багровом облегающем платье, настолько элегантная, что любая светская львица покажется с нею рядом неряшливой служанкой.
Донельзя стильная, с безумно сексапильно выточенной фигурой, где ни отнять, ни прибавить, она поднялась неспешно и пошла в нашу сторону, чуть-чуть покачивая бедрами, именно чуть-чуть, самую малость, как строгая элегантная женщина, а не какая-то. Удлиненное лицо со стильно приподнятыми углами скул выглядит фантастически, спокойные и очень светло-зеленые глаза смотрят в упор, прекрасно очерченный рот с выпуклыми губами и задорно приподнятыми уголками готов к улыбке, но пока не улыбается, волосы длинные, настоящие, что-то в них дикое, лесное…
Мы стояли, как вбитые в землю столбы, а она царственно приблизилась и произнесла так, словно делает мне громадное, просто невероятное одолжение:
– Шеф, я просто вынуждена перейти к вам. Такой бардак в связях с общественностью…
Вертиков проворчал обиженно:
– Я ученый, а не этот…
Она повернулась, окинула его царственно-снисходительным взглядом.
– Вам повезло, – сказала с сочувствием, – я как раз этот самый. Вы можете теперь заниматься наукой, а эту грязную работу я беру на себя.
Я пробормотал:
