тем самым подрывал их то ли авторитет, то ли красоту.
Экран показал крупным планом искаженное праведным гневом лицо школьника, несомненно умного паренька, вон даже о задаче Кельмана-Гакса слышал, но беда нашего социума в том, что каждый, неважно какой у него возраст, опыт и мировоззрение, всегда уверен, что он уже умен и мудр, а дальше прирастать будет только образованием, дипломами, а также квартирами, машинами, дачами и прочим-прочим. Но вот умен уже. Сейчас. Даже в его пятнадцать лет он непокобелимо убежден, что может обо всем судить правильнее, чем так называемые профессионалы. Потому с легкостью дает перед экраном телевизора советы президентам, как управлять их странами, финансистам советует поднять или опустить процентные ставки, а науке снисходительно указывает настоящие приоритеты, а не те, которым тамошние дураки следуют.
Такой не связывает свой умственный уровень с постоянно получаемыми знаниями, ему кажется, что знания будут прибывать и накапливаться, а вот ум уже давно сформировался и останется именно таким. Ум – одно, знания – другое. На самом деле это почти именно так, однако знания накапливаются и накапливаются, и вот однажды этот умник вдруг осознает, что, вообще-то, всю предыдущую жизнь не совсем верно понимал и не так жил, не под теми знаменами шел… а вот теперь да, теперь осознал, что идти нужно под углом в девяносто градусов, а то и под сто восемьдесят, и все будет о’кей!
Он еще не знает, что если будет развиваться и дальше, таких поворотов впереди немало, но всегда уверен, что вот на этот раз наконец-то и окончательно нашел верный путь и потому может подсказывать президентам, финансистам, ученым.
И всякий раз восклицать с легким стыдом: «Каким же дураком я был!»…
Задумавшись, я жевал машинально и пропустил кусок, а опомнился, когда академик сказал резко и раздраженно:
– Да, восемьдесят из ста, которые против. Должен сказать, что цифра приятно удивила, дураков у нас все-таки побольше, чем восемьдесят процентов.
Его оппонент, на этот раз женщина, на телевидении часто приглашают вот так актрис, которых якобы встретили на улице, она говорила красивым журчащим голоском, эффектно приподнимая тонкие выщипанные брови:
– И как я буду жить, когда все мои друзья умрут, а я останусь одна?
Академик вздохнул:
– Еще эффектнее, когда этот вопрос задают подростки. Этот школьник явно спросил бы именно это. Вы, наверное, счастливый человек… У вас все те же друзья детства! Первых своих друзей по детскому саду я не помню, потом были в школе, дальше работал на заводе и учился на вечернем в институте… Какие у меня друзья на работе? Слесари и токари, с которыми проработал пять лет. Мог ли сохранить с ними дружбу и каждые выходные сейчас вот сидеть на детской площадке и пить водку?.. В институте увлекся йогой, помню, это было целью жизни, и дружил только с такими же… Был в моей жизни период телостроительства, я старательно накачивал мышцы, гордился ими и с презрением смотрел на всяких ботаников, кто хил и слаб, у кого спина горбом, а грудь впалая… И дружил только с такими. И что, я должен и сейчас дружить только с этими… ну, не скажу, недостаточно развитыми людьми, но…
Ведущий, красавец с громким голосом, но с впалой грудью, поддержал радостно:
– Мы вас понимаем, понимаем!
– Потом, – продолжал академик, – был период, когда я был украинским диссидентом и боролся за свободу Украины от России. До сих пор вспомнить стыдно. Как вы понимаете, не осталось у меня друзей – а они были! – и в их среде. И что, я несчастен? Я всякий раз приобретаю друзей на новом, более высоком уровне! У меня много друзей! На этот раз умных, ярких, интересных, а не тех друзей детства, многие из которых все еще пьют в подворотнях… если кому из них печень еще позволила дожить до этих дней.
Женщина, все так же кокетливо играя бровями, видимо, это у нее коронный номер, спросила чарующим голосом:
– Скажите, уважаемый академик, а зачем вам бессмертие?
Камнерубов взглянул на нее остро, на миг поджал губы.
– Вы красивая женщина, – сказал он после паузы, – и потому не пошлю вас… и даже не скажу, как сказал бы мужчине, что это не ваше собачье дело. Говоря очень вежливо, напоминаю, что выбор: жить или умереть – личное дело каждого. Возможно, вы сумели бы перефразировать вопрос более грамотно: «Скажите, а зачем бессмертие мне?», то я смог бы вам ответить честно, прямо и предельно искренне: «Вы правы, оно вам не нужно. Похоже, вы и эту жизнь живете зря».
Все молчали, слишком жесткий и грубый ответ, даже ведущий на миг растерялся, но тут же сообразил, что пахнет микроскандалом, а это же рейтинг, внимание прессы, аудитория, заорал радостно:
– Имеем две разные точки зрения!.. Академик Камнерубов полагает, что бессмертие должно достаться только избранным?
Все ждали, что ученый тут же смутится и начнет жалко оправдываться, что он такое не говорил, его не так поняли, он за демократию, терпимость и защиту животных, однако он выпрямился, окинул зал презрительным взглядом.
– В бессмертие войдут не все, – подтвердил он жестко. – Никого силой тащить в него не будут, а это значит, его не получат члены различных религиозных сект, а также просто дураки, которых у нас не сеют, но рождается великое множество. Лечить их не предлагаю, деньги и силы потратить можно гораздо более разумно.
Женщина заявила, капризно поджав губки:
– А я вот категорически отвергаю бессмертие! Не хочу я его, это неправильно!.. И не навязывайте!
Академик изумился:
– Навязываем? Я вообще не считаю, что это тема для дискуссий. Вам все еще кажется, что в бессмертие будут тащить?.. А вот я уверен, что однажды вы сами пришли к пластическому хирургу и просили сделать вам подтяжку лица. И даже заплатили ему за это. Немало. Не он вам платил и уговаривал, а вы ему. Не так ли?
– Да, – ответила она с достоинством. – Я всегда делаю в лучшей клинике…
– Бессмертие обойдется намного дороже, – сказал он почти злорадно, – и не вас будут до-о-олго уговаривать, понимаете, о чем я?
Я подумал, что академик герой, пришел в телестудию, преодолевая отвращение, что придется общаться вот с такими. А вообще ведущие ученые, работающие над резким продлением жизни, от подобных дискуссий просто отказываются. Для них все не только ясно, но также ясно, как должны относиться к этой проблеме все нормально мыслящие люди.
Кириченко начал доказывать, что общественное мнение играет огромную роль, с ним приходится считаться, по его решению выбираются президенты, меняется курс страны, вступают в военные блоки или выходят из них, с кем-то дружат, а с кем-то нет…
Корнилов морщился, смотрел на него с недоумением, в самом ли деле тот в это верит, наконец буркнул:
– Ты же помнишь, как на пороге начала третьего тысячелетия в Англии устроили общественный опрос, просили назвать самого выдающегося человека прошлого тысячелетия. К их конфузу, абсолютное большинство назвало Гитлера. Ну, такое просто неловко комментировать, потому общественным мнением подтерлись – это в демократичнейшей Англии! – а человеком тысячелетия назвали Эйнштейна. То есть если общественное мнение не совпало с мнением элитной группы, то это общественное мнение можно спокойно бросить в грязь. Но то был прокол, а обычно все опросы общественного мнения выдают нужный результат, если ты понимаешь, о чем я говорю…
Люцифер буркнул:
– Я вообще не понимаю, зачем делать вид, что с общественным мнением считаются.
Корнилов сказал ласково:
– Эх, вьюнош! Когда люди думают, что от них что-то зависит, они и работают лучше, и не бунтуют. Это же элементарно, Анечка!
Люцифер поморщился, раньше Корнилов называл его в таких случаях Ватсоном, но теперь уже никто не помнит, кто это взял в привычку вспоминать очаровательную Аню Межелайтис…
Урланис покровительственно похлопал Люцифера по плечу:
