небеса.
– А в мечети, – закончил он, – нам покажут отпечаток ноги пророка и три волоска из его бороды.
– А откуда волоски? – спросил Тангейзер.
– Говорю же, из бороды!
– Нет, а почему…
– Не знаю, – ответил Манфред раздраженно, – ты поэт или ученый?
– Поэт…
– Вот и додумай сам!
Часть II
Глава 1
Мечеть Омара массивная, восьмиугольная, издали кажется голубой, но потом глаз начинает различать цветные узоры на стенах.
Манфред произнес странным голосом:
– В Коране сказано: «Пилигрим, вступивший за священную ограду мечети и поклонившийся Камню, один получает награду, равную награде тысячи мучеников, ибо здесь молитвы его так близки к Богу, как если бы он молился на небе».
Тангейзер пробормотал:
– Вы и Коран знаете?
– Я немец, – сказал Манфред с усмешкой, – но я уже двадцать лет живу в Палестине. Мне ли не знать, чем здесь народ живет и кому молится?
Они вступили на огромный двор, вымощенный широкими плитами белого мрамора. Тангейзер чувствовал сильное волнение, глядя даже на мраморное основание, на котором, как на торжественном помосте, возвышается мечеть Омара.
Между плитами двора протиснулась бледная травка, Тангейзер шел осторожно, стараясь не наступать на нее, такую отважную и предприимчивую, взгляд как прикипел к приближающейся громаде мечети, что показалась вдруг странно похожей на исполинскую глыбу льда, такую непривычную под жарким аравийским небом, но краски дико яркие и холодные…
Манфред переговорил по-арабски с муфтием, велел Тангейзеру оставить оружие и обувь, разулся сам и кивком пригласил идти за ним.
Тангейзер прошептал:
– Я слышал, чужеземцев здесь убивают!
– Бывало, – ответил Манфред безучастно, взглянул на встревоженное лицо поэта, успокоил: – Нет- нет, сейчас все не так. Христианам разрешают потому, что всяк, кто увидит это величие, либо станет мусульманином, либо начнет уважать их веру.
Тангейзер ответил шепотом:
– Я уже уважаю…
– Из-за сарацинок? – буркнул Манфред. – Эх, поэты…
Тангейзеру чудилось, что из жаркого накаленного лета они вступили в прохладную безмятежную осень, тем более что через цветные стекла окон свет проникает смягченно оранжевый, пурпурный и желтый, а пол из-за цветных пятен кажется покрытым ковром из опавших листьев.
Мощь ислама строители передали и через особую колоннаду: восемь массивных столбов и шестнадцать колонн, все в серебре и золоте, а за ними еще и еще…
Манфред впереди подал знак не шуметь и двигаться тихо, хотя Тангейзер и так держится тише мыши…
Впереди за теми колоннами он рассмотрел с сильнейшим биением сердца за решеткой из бронзы… первокамень, тот самый краеугольный, который Господь положил в основание мира! Черный, гигантский, немыслимо тяжелый и прочный даже с виду, он и сейчас выглядит так же неколебимо, как и в первый день Творения, как бы говоря, что даже если мир разрушится, то вот он останется таким же… чтобы дать начало новому миру, новой Вселенной.
Ноздри уловили дивный аромат, Тангейзер не сразу понял, что это кипарис, сандал и розовая вода в нужной пропорции, а рядом Манфред сказал почтительным шепотом:
– В Талмуде начертано: «Камень Мориа, скала, на которой первый человек принес первую жертву Богу, есть средоточие мира. Скалу Мориа, что была покрыта некогда храмом Соломона, а ныне хранима мечетью Омара, положил в основание Вселенной сам Бог».
Тангейзер перекрестился и поклонился Камню. Манфред кивнул на молчаливо наблюдающего за ними муфтия и произнес уже громче:
– Ислам говорит: «В Иерусалиме Бог сказал Скале: ты – основание, от коего начал я создание мира… От тебя воскреснут сыны человеческие из мертвых… Сойдя в пещеру под Скалой, Медшир-ед-Дан видел чудо чудес: колеблющаяся глыба Скалы, ничем и никем не поддерживаемая, висела в высоте, подобно парящему орлу».
Мулла слегка наклонил голову, подтверждая и в то же время выказывая почтение чужеземцу, что так точно приводит слова из Корана.
– В это святое место, – произнес он по-немецки почти без акцента, – ведут четверо широких ворот, обращенных к четырем сторонам света. Баб-эль-Джаннат, или Ворота сада, смотрят на север, Баб-эль- Кыбла, или Ворота молитвы, – на юг, Баб-ибн-эль-Дауд, или Ворота сына Давидова, – на восток, и Баб-эль- Тарби – на запад. Это святое место еще называют Бейт-Алла, «Дом Господень», а также Бейт- Альмоккаддас, или Бейт-Альмакд, «святой Дом».
Манфред поклонился и добавил:
– А Иерусалим по-арабски – Эль-Кудс, что значит «священный», Эль-Шариф – это «благородный», и Эль-Мобарек – «благословенный». Я объясняю юному другу, что арабы тоже чтят Иерусалим.
Муфтий поклонился.
– Вашими словами, господин, говорит сам Всевышний.
На другой день после посещения мечети аль-Аксы к Тангейзеру, у которого сидели Вальтер и Карл, ввалился Константин, заорал весело:
– Лютни в сторону и вообще кончайте пьянствовать!
Карл прогудел встревоженно:
– Что случилось?
– Приказ, – веско сказал Константин. – Правда, не от императора, как вам хочется, гордые вы мои, но слова нашего друга Манфреда – закон. Нам надлежит отправиться в Вифлеем. Потом в Хеврон и ряд других городов, у меня список… А можно и в другую сторону, чтобы в Вифлеем на обратном пути…
Карл сказал обидчиво:
– Да я и не пил… почти. Это все Тангейзер, он же поэт, трезвым и не бывает!
– Я? – изумился Тангейзер. – Напротив, пьяным сочинять невозможно! Потому я почти всегда трезв!
Константин посмотрел на него хмуро.
– Что, сочиняешь всегда?
– Всегда, – подтвердил Тангейзер.
Константин вздохнул.
– Тогда можете меня сопровождать. Нужно присмотреть места, где разместим отряд крестоносцев. Они останутся для поддержания порядка. В помощь городской страже…
Карл сказал невинно:
