стену напротив.
Он присел на корточки и, зачерпнув в горсть холодной воды, плеснул себе в лицо, затем набрал в ладони и жадно напился. Уже потом как молния ударила в темя страшная мысль, а вдруг это воды Стикса? Любой, испивший ее, забывает все на свете. Боги клялись водами Стикса потому, что даже они, испив его воды, забывают все…
Он судорожно начал вспоминать, кто он, где был, как зовут императора, что происходило в Иерусалиме, и с облегчением понял, что ничего не забыл, а это просто вода, прекрасная и чистейшая вода гор…
За спиной раздался приятный женский голос:
– И кого это к нам занесло?
Он в ужасе оглянулся, хватая меч. Очень красивая женщина в строгом платье и с голубым платком на голове рассматривает его с дружелюбным любопытством.
Тангейзер судорожно оглянулся по сторонам, никого, только они двое, торопливо сунул меч в ножны, чувствуя, что глупо держать его рукоять в ладони, если перед ним только женщина.
– Тангейзер, – произнес он хриплым от волнения голосом, – Генрих фон Офтердинген к вашим услугам, достопочтимая фрау.
– Тангейзер, – повторила женщина задумчиво, – милое имя. Что ж, воспользуйтесь нашим гостеприимством, дорогой гость.
Тангейзер поклонился учтиво.
– Могу я узнать ваше имя, фрау?
По ее красиво вырезанным губам дивной формы скользнула загадочная улыбка.
– Вы слишком нетерпеливы, благородный рыцарь. Немножко тайны вам не помешает.
Тангейзер склонил голову в поклоне.
– Как вам будет угодно, благородная фрау.
– Как и вам, – ответила женщина. – Что у вас там? Лютня?.. Если вы певец, то вам тайна еще интереснее, не так ли?
Тангейзер осторожно улыбнулся.
– Да, наверное.
– Только наверное?
Он развел руками.
– Наверное, начинаю взрослеть, милая фрау. Раньше я бы только завизжал от такого приключения, но сейчас говорю с осторожностью: да, конечно, если не чересчур.
Она сказала с упреком:
– Какой же вы поэт, если боитесь этого чересчур! Только обыватели стараются не рисковать и все знать заранее. Пойдемте, покажу вам нечто…
Они прошли вдоль ручья, и тут Тангейзер увидел еще одну щель, удивился, что не заметил раньше, потом решил, успокаивая себя, что ее укрывает вот этот выступ черной, как смола, скалы.
Щель уже не щель, а просторный ход, под ногами гладкий до блеска, а ровные стены покрыты сложным орнаментом, но без фигурок людей или животных, из-за чего ему почудилось, что снова вернулся к сарацинам.
Проход не становился ни шире, ни уже, дважды сворачивал, впереди появился яркий радостный свет, сердце Тангейзера забилось в надежде, хотя умом понимал, что солнечный свет не может оказаться на такой глубине, к тому же сейчас ночь…
Открылась гигантская пещера, залитая ярким светом, свод теряется в темноте, кажется, что там небо, но Тангейзер остановившимися глазами смотрел на два больших стола на берегу ручья, прыгающего по камням.
Кроме двух кувшинов вина и серебряных чаш, там все заставлено блюдами. Тангейзер издали рассмотрел целиком зажаренного кабана, лебедя и тушки зайцев, а с высоких ваз свисают, не помещаясь целиком, сочные гроздья винограда.
Женщина остановилась, Тангейзер вздрогнул, когда она повернулась к нему и повела рукой, охватывая все пространство.
– Это все, – произнесла она ровным голосом, – в вашем распоряжении, дорогой мой гость…
– Благодарю, но…
– Вы устали, – прервала она, – потому сперва промочите горло вот этим вином. Оно легкое, быстро утолит жажду.
Он все еще настороженно взял кубок на высокой ножке, проигнорировав широкую чашу с россыпью самоцветов по ободку, осторожно коснулся вина, сделал глоток, а затем, не в силах удержаться, выпил до дна.
– Ну как? – спросила женщина.
Глаза ее смеялись, Тангейзер ответил искренне:
– Бесподобно! Как вы и сказали, легкое, игристое и нежное.
– Еще?
– Если вас не затруднит…
Она улыбнулась.
– Ничуть. Ухаживать за таким прекрасным рыцарем – одно удовольствие. Давайте наполню…
Он придвинул кубок по столу к ней ближе, всматриваясь в ее лицо. Женщина в расцвете своей красоты и женственности, держится с достоинством, одета богато, но скромно.
– И все-таки, – признался он, – не могу понять, куда я попал…
Она загадочно улыбнулась.
– Так вы поэт или не поэт?.. Если простой обыватель, то скажу сразу, и дразнящий покров тайны для вас исчезнет… но если вы в самом деле слагаете песни, то недоговоренность и некая странность заставят вас напрячь воображение… а из этого могут родиться новые песни!
Он сказал с неловкостью:
– Вы правы… и, как вижу, прекрасно понимаете, когда и почему возникают песни.
– Обыденность их убивает, – сказала она мягко. – Не так ли?
– Точно, – ответил он с восторгом. – Поэзия – это музыка души!
– А у вас, – поинтересовалась она, – помимо самой поэзии, есть и музыка, если лютню вы не подобрали по дороге?
– Это моя лютня, – заверил он с гордостью. – Я приехал с ней из далеких восточных стран, где услышал много новых мелодий и научился их обрабатывать так, чтобы становились понятными и даже родными нашим суровым германским душам.
Она с той же ласковой улыбкой кивнула на блюда.
– Сперва подкрепите свои силы, благородный рыцарь! А потом, если у вас будет желание, я с удовольствием послушаю ваши песни.
Он ответил галантно:
– Если вы пообедаете со мной…
Она рассмеялась.
– Это что у вас, скромность юноши или же опасение зрелого мужа, что могут отравить?
Он ответил в сильнейшем смущении:
– Ни то, ни другое.
– Точно? Ах да, вы же как раз посредине между юношеством и зрелостью…
– Не дразнитесь, – сказал он, – просто неловко есть в одиночестве, а такая прекрасная дама будет мне прислуживать.
– Это наш долг, – ответила она с достоинством и, видя его приподнятую бровь, пояснила серьезно: – Прислуживать мужчинам.
– Но все-таки…
– Хорошо-хорошо, – прервала она. – Я принимаю ваше приглашение и пообедаю с вами. С удовольствием пообедаю.
