затем принеслась целая ватага.
Понятно, первых двух он завербовал по дороге, объяснив на языке сяжек, где и что лежит, а остальных прислал уже из муравейника, который где-то в пустотах бетонных стен, а то и вовсе глубоко в земле.
Счастливые, вот уж у кого нет страха смерти! И все потому, что каждый муравей в отдельности – не существо. Существо – это огромный муравейник, постоянно обновляющийся. Каждый муравей – что-то вроде капли крови или одной нервной клетки в моем теле.
Правда, это мудрое решение первыми нашли не муравьи, а древние тараканы, названные ныне термитами. Стали жить обществом, что позволило им перейти к узкой специализации, тем самый создав высокую цивилизацию, далеко опережающую уровень муравьев или вовсе примитивных пчел.
Муравьи, к примеру, занимаются скотоводством, селекцией скота, сохраняют свой скот зимой в темных подземных убежищах, весной выгоняют на новые выпасы, предварительно разведав местность и выбрав лучшие участки. Муравьи знают ирригацию… Создать технологическую цивилизацию и посылать корабли в космос помешали только размеры, ибо их мозг величиной всего лишь в несколько нервных клеток!
Понятно, самую высочайшую цивилизацию, выше человеческой, могли бы создать слоны или бегемоты, но и для них помеха – размеры. Чтобы прокормиться, слону надо объесть молодых деревьев за сутки чуть ли не на гектаре. Стаду нужно еще больше, потому постоянно кочуют в поисках новой жратвы. Да и то стадо не может быть очень большим, всем еды не хватит. К тому же жрут только листья… Две причины мешают: узкий выбор еды и размеры.
Тиграм или львам, скажем, размеры не так мешают, но опять же – кроме мяса, ничего в рот не берут, а это тоже не позволит создать стаю хотя бы в пару сотен голов, что переросло бы в племя…
Человек – самый удачный вариант, ибо размер как раз средний, а жрет все, что в рот попадет. Не только все растительное и все мясное, но и рыбу, насекомых, мед, змей, ящериц, черепах… Это позволило создавать огромные племена, устойчивые объединения, а при любом скоплении обнаруживается, что один лучше охотится, а другой обтесывает каменные топоры для охоты.
Когда я снова перевел взгляд на экран, голову распирал туман. Мысли ворочались тяжелые и бесформенные. О чем я только что думал? Черт, вылетело из головы… Да и вообще, вроде бы думал об одном, потом перескочил на другое, а потом и вовсе… Хорошо хоть не на самок… Мой мозг млекопитающего все еще слишком подчинен жизненному циклу этого примитивного тела. И если бы сейчас в гениталиях не было пусто, как в ограбленной могиле, мозг обосновал бы и привел неопровержимые доводы за то, что надо пойти к ближайшей самке, где нахлынет это самое мощное и сладостное чувство.
В щель между шторами холодно и жутко просвечивали звезды. Я постарался не представлять, сколько до них километров, мозг моего разумоносителя отказывается воспринимать такие цифры, хотел было сделать еще кофе, но взглянул на часы…
– В ванну, – сказал себе вслух, – и спать! Иначе…
Я не сказал, что будет, если «иначе», но то, что я уже и сейчас на грани, это бесспорно. Адназначна, как говорят наши депутаты.
Лежа в ванной, пока набиралась вода, рассматривал свое тело. Свою ногу, такую нежную, похожую на куриную ляжку, которую так вкусно есть. Кстати, мою ногу тоже вкусно бы есть, такое же сочное тело, где так мало тугих жил….
Я так ясно представил, как мои зубы вонзаются в мою же ногу, что бешено лягнул, ушиб косточкой о край ванны. Брызги полетели на кафельные стены и пол. Сердце бешено колотилось.
Уже со страхом осмотрел свои руки, ноги, белый нежный живот. Все такое же, как у той курицы, что ел совсем недавно. Которую просто пожирал. Сочное, ухоженное, витаминизированное. Кто-то его ел бы с тем же аппетитом. И сами бы люди ели друг друга, если бы не запреты религиозного или чего-то подобного толка. Запреты сегодняшнего дня, а совсем недавно ели преспокойно. В Африке, говорят, и сейчас едят.
Постель привычно прогнулась, я не стал сворачиваться, принимая внутриутробную позу, лег на спину, постарался распустить мышцы, потом прошелся мысленно по всему телу, снова расслабил те группы и группки, что без присмотра напряглись снова. Руки стали медленно теплеть, затем ноги, кровь пошла на периферию.
Некоторое время я еще ощущал тело, затем закрыл глаза, переждал, пока перестанут плавать особенно крупные пятна света. Во тьме блистали искры, сплетались в узоры, но я уже перестал чувствовать, где верх, где низ. Мое Я повисло в пустоте, а мысль, не получая сигналов от органов чувств, начала замерзать, истаивать, исчезать, как сырой туман…
Остро и неожиданно пронзил смертельный холод. Меня подбросило, я вскинулся над постелью, тело скрутило судорогой. Стиснув зубы, бараньим взглядом уставился в облупившийся потолок, надо бы побелить, за окном у какого-то лоха сработала сигнализация, машина визжит как недорезанная, сбросить бы с балкона кирпич на крышу, пусть дурак в другой раз думает, что и о других вспоминать надо…
– Нет, – сказал я вслух зло и настойчиво. – Нет! Не увиливай. Я хочу… да-да, я в самом деле хочу поупражняться… скажем так… увидеть то… почувствовать то. Что Ждет Меня Там.
Мелькнула дурашливая мысль, что не надо тратить деньги на идиотские аттракционы ужасов, где рычат картонные динозавры и поднимаются из праха скелеты в цепях. В любой момент, когда хочется потешиться черным ужасом, надо всего лишь лечь в темноте и представить себя несуществующим.
И что несуществующим станешь… навсегда. Можно даже не гасить свет. Я закрыл глаза и начал проваливаться в эту леденящую сердце пустоту.
Вчера после тех «упражнений» мой разумоноситель вообще страшился заснуть, ибо сон подозрительно похож на то, что я репетировал. Уже за полночь он перехватил инициативу, по своей воле приготовил яичницу с ветчиной, поглотал, как голодный волк, наслаждаясь вкусным запахом и сочным мясом, куском хлеба вытер набежавший сок и только после этого, будучи с полным желудком, заснул как бревно, крепко и вроде бы без сновидений.
Зато сейчас он едва встал с тяжелой, будто чугун, головой, а как чувствовал себя я, так вовсе слов не подобрать даже на богатом на ругань языке разумоносителей – только выражения. Правда, и утро пасмурное, но все-таки на ночь нажраться, как свинья, глупо даже с точки зрения просто тела.
Когда брился, ухитрился опрокинуть стакан, зубную щетку уронил в мусорное ведро, а на выходе зашиб босую ногу о стиральную машину. Голова оставалась чугунной, мысли ворочались неоформленные и настолько тяжелые, что я чувствовал, как глупо толкаются в черепе, вызывая тупую боль.
