– Наконец-то!
Я покосился по сторонам. Волк сидел рядом и, высунув длинный язык, смотрел на старого воина. Над головой захлопало, я напрягся, но ворон очень точно вонзил когти в толстую перевязь, на этот раз не поцарапав плеча.
Вовкулак поинтересовался:
– Так рубить их аль нет?
– Дурак, – сказал Торнан веско. – Это же тот самый!.. Ну, о котором нам просвистели все старые летописи. Наши бесились: какой сундук с сокровищами не откроют, а там вместо золотых монет бумажка: ждите, придет золотоволосый варвар. На поясе у него будет молот, у правой ноги волк, а на плече – черный ворон.
Вовкулак раскрыл рот. Я чувствовал, как он оглядывает меня с растущим интересом. Засопел, спросил непонимающе:
– Так как, а? Аль еще народ созвать, а то вдруг убегёть!
Торнан поколебался, глаза его не отпускали моего лица:
– Не надо. Пусть отдыхают. Мы сами решим, что делать.
Он сделал мне знак следовать за ним. Волк неслышными шагами двинулся следом, ступая и по хрустящим веткам как призрак, а ворон гордо поехал на моем плече, поглядывая на серую черность свысока, а на предводителя лесных воинов как на равного.
Несмотря на сдержанность, в Торнане прорывалось ликование. Даже плечи расправил, весь посвежел, спина выпрямилась, будто сбросил тяжесть. Я шел молча, лицо каменное, нижняя челюсть вперед, ни один мускул не должен дрогнуть, хотя в черепе трусливая суматоха: что им там напредсказывали? Если сам Торнан сбросил тяжесть, то не на мои ли плечи?
– Все века, которые мы бьемся, – проговорил Торнан медленно, – наш народ жил надеждой, что однажды придет этот золотоволосый варвар, сильный и благородный, со следами недавних боев на его красивом мужественном лице… придет и спасет наш угнетенный народ! Все века мы ждали. Понятно, что иногда, на волне человеческого отчаяния и надежды появлялись самозванцы… для этого стоило только покрасить волосы, приручить волка и ворона…
Он украдкой скользнул взглядом по моим волосам, стараясь увидеть самые корешки, остановился и пощупал волчью шерсть, предварительно послюнив пальцы.
– Возможно, у них были самые лучшие намерения, – сказал я дрогнувшим голосом.
Он кивнул:
– Да, только самые лучшие. Все хотели помочь, поднять дух народа… Конечно, мы их всех на кол, чтобы умирали долго и мучительно: обманывать свой народ нельзя. Даже чужой обманывать нехорошо, хотя в военное время даже нужно, но свой… гм… Правда, в самые первые века самозванцев не то разрывали конями, не то привязывали к двум наклоненным к земле березкам, но потом отказались: варварски и незрелищно.
У самых дальних костров, на стыке со стеной леса, слышались звуки местных рожков, трембит. У одного негромко пел, стоя перед пламенем и раскачиваясь как деревцо под ветром, молодой красивый парень. Глаза его были закрыты, а лицо бледное.
Слушали его молча, опустив плечи. Глаза не отрываются от огня, кое-кто сидел перед огнем на корточках, локти на коленях, ладони закрывали лица, длинные косматые волосы падали на плечи. Люди были похожи на огромных диких кабанов или злых медведей, но, когда мы приблизились, на нас взглянули юные добрые лица с удивительно голубыми глазами невероятной чистоты. Мне показалось, что со всех сторон с немым укором смотрят несправедливо обиженные дети.
Уже среди деревьев расположили раненых, которых удалось вынести из недавней битвы. Я страшился подумать, сколько осталось на поле, придавленных трупами, не сумевших застонать, подать знак, а теперь очнувшихся от павшего на грудь ворона или вцепившегося в распоротый живот волка.
Старики в белой одежде двигались неслышные, как клочья тумана, прикладывали целебные травы, бормотали заклинания, меняли набухшие кровью повязки на сухие. Я не услышал ни единого стона, все переносили боль как подобает мужчинам, хотя я рассмотрел и совсем юных, почти подростков.
Над верхушками деревьев пронесся ветер, взметнул слегка пепел. Сизая пелена дыма пошла через весь лагерь, кто-то расчихался, в темноте фыркнула лошадь, и снова все стихло. Постепенно звуки затихали, близилось утро. Пламя постепенно опускалось к земле, стали видны багровые угли, крупные и светящиеся изнутри, как драгоценные рубины. На лагерь опускалась темнота, сырость входила в кости.
Я зябко передернул плечами. Ощущение тоски и поражения стало еще сильнее.
Торнан поглядел на меня с сочувствием:
– Грустно?.. А каково нам?.. Пойдем, покажу союзников. Раньше с нами враждовали, а когда их тоже начали теснить…
В голосе старого воителя чувствовалась старая вражда, едва-едва усмиряемая торжеством.
– Да, общий враг объединяет, – сказал я поспешно.
Он взглянул искоса, старому воину явно не нравились мои быстрые переходы от варварской невозмутимости к обезьяньей суетливости цивилизованного человека:
– Тебе надо знать всех… так как с этой минуты я передаю тебе командование всеми нашими войсками.
Я отшатнулся:
– Мне? Зачем?
– Ты избран, – провозгласил он торжественно. – Наши священные книги…
– Так то ваши, – возразил я с не свойственной герою торопливостью. – Человек имеет свободу воли!
