совсем недавно прыгала белка. Барвинок что-то пыхтит и бурчит про себя, но ведет себя смирно, тени длинных густых ресниц на щеках лежат загадочные, глубокие, что-то скрывающие от всех и от него в особенности…
Он поднялся, медленно поднялся на крыльцо, Барвинок все так же задумчиво смотрит в темную даль, где слышится тоскливый крик какой-то ночной птицы, наклонился к ней и сказал над ухом страшным голосом:
– Гав!!!
Она от неожиданности съехала спиной по ступенькам, больно задевая хребтом, перевернулась на живот и отбежала на четвереньках, только тогда вскочила, бледная и трепещущая. Лицо ее было искажено ужасом.
– Ч-ч-ч-что-о… – пролепетала она, лязгая зубами, – что… это… было?
– Это я, – честно ответил Олег. Пояснил: – Гавкнул у тебя над ухом.
– З-з-з-з-зач-ч-чем?
Он развел руками.
– Ну, ты же твердила, что я чересчур серьезный… Что совсем не понимаю юмора… Вот я и…
Она отшатнулась, глаза полезли на лоб.
– Так это был… юмор?
– Ну да, – ответил Олег довольно. – Понравилось?
– Т-т-т-ты… ты… ты…
– Ага, – согласился Олег, – я. Я рад, что ты довольна, как… сытый лось.
Не слушая, она очень быстро побежала в кусты, ломая их, в самом деле как озверевший лось. На том месте, где она сидела, осталась небольшая, скромная такая лужица. Олег пожал плечами, вот теперь ей не так скучно, углубился в мысли.
Барвинок вернулась злая, надутая, села на другом конце и, нахохлившись, долго смотрела в темноту, где время от времени пролетают светлячки, стрекочут кузнечики.
Чувствовалось, что собирается сказать что-то злое и ехидное, уесть, но волхв медленно заговорил, речь потекла густо, неспешно, пахучая и густая, как патока, и ее сердце перестало трепыхаться в великом возмущении, успокоилось, она ощутила, как в самом деле начинает проникаться красотой и величием ночи…
И тут он сказал деловито:
– Вообще-то спать пора. Думаю, постель нам приготовили давно. Ты ляжешь к стенке или с краю?
Она прошипела, как разъяренная кошка:
– Вот так сразу? Ты с ума сошел?
– А что я сказал? – удивился он. – Невинный вопрос…
– Оскорбительный, – прошипела она тише, вспомнив, что в ночной тиши все слышно очень далеко. – И не подумаю!
– Это как? Ляжешь посередке?
Она сказала злым шепотом:
– Кровать для двоих слишком узка, не находишь?
Он просветлел лицом, сказал обрадованно:
– Так ты не собираешься лезть ко мне? Фу, от души отлегло… Тогда лягу на полу, если ты не очень против, хорошо?
– Очень даже не против, – прошипела она зло. – Еще как не против! Ишь, размечтался.
Он поднялся и распахнул перед нею дверь, унизив этим жестом еще больше, словно безрукая какая, лось противный, все делает, чтобы обидеть, ну да ладно, она еще покажет…
В комнате слабо горит одна свеча, волхв молча сбросил волчовку, она задержала дыхание, не в состоянии оторвать взгляд от перекатывающихся под гладкой кожей мышц. Ни капли жира в сухом теле, но мускулов столько, и все объемные, рельефные, выпуклые, что худым назвать волхва никто не сможет.
Он лег на пол у самой двери, закинул ладони за голову и устремил взгляд в потолок.
– Хороших тебе снов.
– И тебе, – отрезала она, – хор-р-роших! Свой хваленый обет целомудрия, надеюсь, держишь крепко?
– Пока держу, – сообщил он.
– И давно?
Он подумал, сообщил:
– Давно. Я его дал, как только тебя увидел.
Она ахнула.
– Да, для мужчины это вечность! Но почему я… Почему?
– Женщины с такими глазами приносят беды, – объяснил он тяжеловесно. – А я человек пугливый. Стараюсь избегать потрясений.
– Трус!
Он подумал, кивнул:
– Ага.
– Что «ага»? Согласен, что трус?
Он развел руками.
– А что делать, если в самом деле трус? Всегда избегаю драк и вообще любых неприятностей.
Она сказала ядовито:
– Ну да, ну да! А те мертвяки из подземного колодца, разбойники на мосту?
Он пояснил со вздохом:
– Но что делать, кто-то же должен? И ни на кого не сложить, хотя и хотелось бы.
Она процедила со злости к такой неслыханной гордыне:
– Все, я уже сплю.
Он молча дунул на свечу. В комнате стало темным-темно. Она укрылась одеялом до подбородка и долго прислушивалась, когда же он встанет и пойдет к ней. А пойдет обязательно: либо придумает, что хотел во двор, да вот в темноте заблудился, либо накинется молча, но ее странный спутник дышит тихо и мерно, наконец она ощутила, что веки отяжелели, душа отделяется от тела и начинает летать над цветущим лугом…
Проснулась свеженькая, как выспавшаяся в уютном гнездышке молодая птичка, повернулась на странный звук льющейся воды. Олег, обнаженный до пояса, умывается над деревянной бадьей. Она сразу поняла, что старается двигаться тихо, чтобы ее не разбудить, даже наклоняется к самой воде, дабы не слишком хлюпала, из-за чего его мускулатура вырисовывается во всей мужской красе.
Она отбросила одеяло, не на шутку разочарованная, что он так и не попытался к ней лезть. Конечно, шуганула бы, да еще и посмеялась, но все-таки жаль, что не дал ей возможности поглумиться над переразвитым мужским самомнением.
– Доброе утро, – сказала она сладеньким голоском.
Он оглянулся, повернулся, она поперхнулась, глядя на широкие и вздутые пластины его груди. Широко расставленные плечи увенчаны толстыми шарами из мышц, кожа блестит, как у искупанного коня, на животе шесть кубиков, нет, даже восемь, на боках ни капли жира, и сам он чересчур хорошо сложен даже для циркового борца. Вчера при скудном свете рассмотрела только, что он весь в мускулах, но сейчас видит – в каких, дыхание перехватывает…
– Доброе, – ответил он мирно, – хорошо спалось?
Ей почудилась каверза, спросила задиристо:
– А тебе? Что-то вода грязная… Может, ночью рыскал по округе, искал, где в прошлом году косточку закопал?
Он в задумчивости посмотрел на широкие ладони, повернул так и эдак. Ей показалось, что под ногтями по-прежнему полно набившейся грязи.
– Зачем мне искать косточку? – спросил он в недоумении. – Нет, я не искал косточку.
Она закусила губу, а он опустил ладони в воду и, похоже, старался выковырять там въевшуюся грязь. Внизу послышались голоса, женский смех, она узнала жену хозяина.
