– Я не рыба! Я кусаюсь!
– А еще и царапаешься, – добавил он. – Ну, предполагаю.
– Ты лицемер, – сказала она обвиняюще. – Сражаясь с колдунами, сам хватаешься за волшебство! У тебя лук чародея, будешь спорить? А эти амулеты на все случаи жизни?
Он поморщился.
– Предлагаешь выходить безоружным? Тогда зачем в той деревне бросала камни в собак? Подпустила бы и дралась на равных: зубами и когтями. Вон они у тебя какие.
Она перехватила его взгляд на свои перепачканные землей руки, попыталась вспомнить смятенно, царапалась уже или еще нет, что это он о ее длинных ногтях, мог бы и заметить, что с ними красивее, какой грубый, другие только и твердят о том, какие красивые, знают, как женщине польстить и понравиться, а это сказал только сейчас, когда под ногтями земли больше, чем возле вырытой могилы…
– Грубый ты…
Она осеклась, нечто мелькнуло на периферии зрения. Она повела взглядом, охнула и вскинула голову. В зените по небосводу ширится кольцо странной зловещей радуги, просто невероятной, привычная радуга всегда коромыслом, обеими концами в землю, чаще – в воду, а в этой что-то от болезненного нарыва, хотя те же цвета, только нечто в них очень нездоровое…
Радужное кольцо разрослось на полнеба, пурпурный край потемнел и стал фиолетовым, а затем и вовсе черным. Соседний цвет, оранжевый, сперва превратился в красный, побагровел и тоже стал черным. И все цвета, будто умирают на глазах, проходят через всю гамму, превращаясь в ночь среди ясного дня.
Чернота сперва шла узеньким слоем, затем все шире и шире, захватывала радугу, пока вся не стала мрачной и зловещей. Барвинок тряслась от непонятного ужаса, солнце в недобром кольце, и даже оно не может разомкнуть эту смертельную хватку.
Олег поглядывал больше на ее потрясенное лицо, на радугу лишь бросил короткий, но внимательный взгляд.
– Держись, – посоветовал он.
– Что… это?
– Не знаю, – ответил он. – Все возможно. Ты ничего не чувствуешь?
– Только страшно, – призналась она.
– Была бы чудовищем, – сказал он с сочувствием, – если бы не испугалась. Ничего, мы и это ему предъявим…
– Что?
– Что напугал тебя, – объяснил он тяжеловесно. – Ишь, пугателей развелось… Хватит и меня, сам пугать умею…
Дорожка привела на холм, а с вершины вдали открылся высокий дом на горе с плоской вершиной, красивый, словно игрушечный, чистые краски, башенки красные и золотые, карнизы серебряные, вокруг все выложено матово блестящими плитами, широкими и надежными даже с виду.
Олег сказал задумчиво:
– Та-а-ак, умная сволочь…
Она удивилась:
– А как это видно?
– Домик, – объяснил он, – домик очень уж милый. Дураки сразу бросаются в зло, как они его понимают: одеваются в черное, напяливают рогатые шлемы, не моют уши, здание делают как можно отвратительнее, мол, нате, я плюю на общепринятые нормы, я выше, я над добром и злом, никто и ничто мне не указ… Если увидишь где мрачную крепость, над которой летучие мыши и всякая гадость, там колдун с мозгами подростка.
– Молодой?
– Не обязательно. Старики тоже… не всегда умнеют. Остаются, как говорят гордо, юными в душе, что значит – не умнеют. А этот, как видишь, поумнел. Детское бунтарство оставил, свой мрачный дворец перестроил в уютный.
– Может, – предположила она, – он и не был мрачным?
– Может, – согласился он. – Ладно, пойдем…
Она зябко передернула плечами. Олег пошел ровным шагом, она догнала и поинтересовалась дрогнувшим голосом:
– А почему не через подземный ход? Я слышала, всегда надо через него.
– Не всегда, – ответил он с непривычной кротостью.
– Почему?
– Если укрыться за невидимостью, – сказал он отстраненным голосом, явно думая о чем-то еще, – ловушки все равно сработают. Им неважно, видно тебя человеческим глазом или нет. Наступишь на плиту – тебя пронзит стрелами или копьями. Или пол под тобой рухнет. А в подземном ходе это устраивать удобнее. Там идешь прямо, по бокам стены… Наступишь именно туда, где ловушка.
Он объяснял, как всегда, очень обстоятельно, словно разговаривал с ребенком, она поежилась, спросила робко:
– Но если переть через парадный ход… не пронзят стрелами и копьями стражники?
– Пронзят, – согласился он мирно.
– Так зачем же?
– Надо, чтоб не пронзили, – ответил он. – К тому же… где ты видишь подземный ход?
Она поперхнулась, посмотрела с раскрытым ртом.
– А что, его нет?
Он сдвинул плечами.
– Может быть, и есть. Но я не вижу. А ты видишь?
– Нет, – жалко пискнула она. – Не вижу.
Он не ответил, шагал мерно и ровно, словно считал шаги. По мере того как спускались в долину, гора с домиком поднималась все выше, волхв идет спокойный, по крайней мере, с виду, а ее уже трясет, как медведь грушу.
– Вот так прямо и пойдешь? – спросила она.
– Пока не решил, – проговорил он, и она ощутила, что он в самом деле в глубоких сомнениях. – Можно вот там в норе дождаться темноты, видишь, чернеет?.. а потом рискнуть. Правда, здесь есть звери, что лютуют как раз ночью, а днем прячутся, не выносят дневного света. И вообще любого огня. Но днем другой зверь – маг…
Глава 9
Он раздумывал долго, кривился, морщился, наконец сказал с великой досадой:
– Ничего не получается!.. Везде защита. Со всех сторон. Я ж говорил, эта сволочь умнее, чем я думал.
Она пискнула:
– Даже умнее тебя?
Он отмахнулся.
– Не знаю. Я мудрее, а это не совсем то. Иногда ум важнее мудрости. Мудрость, она, знаешь ли, не всегда годится в огороде.
– Каком огороде?
– Любом, – буркнул он. – Даже в этом. Эх, придется рискнуть, чего так не люблю…
Она сказала встревоженно:
– Если раньше не рисковал, как полагаешь, то я даже не знаю, что такое риск по-твоему!
– Увидишь, – пообещал он недобрым голосом. – Останешься здесь?
– И пропустить, – отрезала она, – как тебе зададут трепку? Да ни за что! Я от тебя не отстану.
– Смотри, и тебе достанется.
– Мне? – изумилась она. – Разве красивых женщин бьют?.. Вот так сразу?
Он скривился, не ценит юмора, на ходу перебирал амулеты на груди, лицо, и без того мрачное, становилось темнее и озабоченнее. Амулетов, как она заметила, за время их путешествия стало вдвое меньше, явно волхв пользуется ими чаще, чем она замечает. А сейчас остались только самые невзрачные и
