– Он не по своей полосе!
– Где танк, там и его полоса, – ответил я мудро и прижал машину к бордюру, давая дорогу. – Заряженному танку в дуло не смотрят, пусть едет. Возможно, кто-то поехал говорить правду.
– Как это?
– Правду лучше всего говорить из танка… Ничего, главное, чтобы в танке за рулем не женщина.
Торкесса фыркнула, отвернулась. Мы проехали мимо огороженной желтыми лентами широкой площади вокруг элитного гиперуниверсама, оттуда доносится стрельба, я притормозил, чтобы не врезаться в зевак, даже на проезжую часть повыходили, глазеют, это не Америка, где все дисциплинированно разбегаются. У нас как на представление в цирке сбегаются, помню, на штурм Белого дома пришли смотреть тысячи, жен и детей привели, на пули и осколки никто внимания не обращал, туда же сразу подтянулись пирожники и продавцы мороженого, бизнес есть бизнес. Сейчас тоже, чую, сюда спешат продавцы пиццы и гербалайфа.
– Что там случилось? – спросила торкесса.
Я присмотрелся к подкрадывающимся фигурам, ведут непрестанную стрельбу, а с крыши гиперуниверсама сыпятся, как горох, сотнями и даже тысячами люди с трехстволками в руках и ушанками на бритых головах. Такие же точно, только визжащие и со злобными перекошенными лицами, подпрыгивают под выстрелами и падают на спину возле входа в гиперуниверсам, куда целеустремленно продвигаются люди с красивыми благородными лицами, все из себя, с осанкой и благородством в движениях, в пятнистых комбинезонах и плотно подогнанных бронежилетах.
– Все то же, – прорычал я зло.
– Ну скажи!
Я сказал еще злее:
– Снова американские суперэлитные части мочат русских и талибских террористов.
Она удивилась:
– Здесь? В Москве?
Я сдвинул плечами, крутил руль во все стороны, машина пробиралась через вяло текущую пробку.
– До тех пор, пока… Сами выращивают себе врагов и могильщиков.
Выбрались, помчались, по дороге торкесса засмотрелась на перестрелку между тремя автомобилями, я не реагировал, меня приучили к стрельбе, я ее настолько часто слышу с экранов, что по фигу все эти одиночные выстрелы и даже нескончаемые очереди из автоматов или пулеметов. Разве что красиво взорванный небоскреб заставит лениво повернуть голову да еще мощная мина под автомобилем, что подбрасывает его на высоту трехэтажного дома, а из него чтобы сыпались во все стороны самые разные части тела, чтобы куски окровавленного мяса шлепались смачно и звучно, как кипы сброшенного с крыши небоскреба мокрого белья…
Торкесса вздохнула:
– И как вы только в таком мире живете?
– ТАСС уполномочен промолчать, – ответил я.
Я наконец перестроился в правый ряд, пошел на большой скорости по дуге, что выводит на Окружную. Рядом жмутся к обочине владельцы автомобилей, которые даже не знают, где у автомобиля заднее лобовое стекло, пугливо пропускают вперед, я наконец-то выметнулся на простор, быстро перебрался в левый ряд.
– Хорошо, – вырвалось у меня, – у настоящего мужчины все должно быть под рукой: машина, квартира…
Я оборвал себя, взглянул на пышную грудь торкессы, стал смотреть на дорогу. Торкесса облизала губы, такие пухлые, спелые, сочные, сказала нерешительно:
– Тогда позволь мне тебе помочь…
Я удивился:
– В чем? За нами еще никто не гонится. Или я не рассмотрел?
– Ты понимаешь, что я имею в виду, – сказала она и начала расстегивать рубашку.
– Э-э, – сказал я предостерегающе, – прекрати! Я, к твоему сведению, весьма консервативный рыцарь. Не копулирую все, что движется!
Она округлила глаза, ротик приоткрылся в изумлении.
– Как, почему?
– Потому.
– Но ведь все же…
– Я – не все.
– Но если ты герой…
Я поморщился:
– А я – супергерой. Я герой не уходящего дня, что весь истрахался, а герой будущего пуританского времени. И нынешним законам не подчиняюсь, а создаю их сам!
Она притихла, смотрела с великим уважением, я раздвигал плечи и делал каменное лицо с бараньим волевым взглядом, но чувствовал себя, понятно, вовсе не так, как декларирую. Все мы, живя в обществе, ходим по его законам: шаг влево, шаг вправо… чуть отшагнешь, пристрелит либо мода, либо общественное мнение. А если кто и допускает бунт, то всегда самый крохотный, вроде вяканья на кухне под стопочку
