же на лбу не написано, что я…
— Вот именно, — сказала Джиа. — Вот именно, что не написано.
— Проблема в том, Уильям, что там собираются самые сливки. И заставить кого-то поверить, что вы — наш сателлит, без так сказать… материального подтверждения, нет никаких шансов.
— Какого еще подтверждения? Штампа в паспорте?
— Уильям, вы вообще представляете, что значит принадлежать кому-то из нас?
Честно говоря, я об этом слышал, но никогда не задумывался. Это все было из серии каких-то потусторонних извращений, мне плохо понятных, но от этого не менее дискомфортных. Я знал только, что превращенных называют детьми, а тех, кого оставляют людьми, — сателлитами. В архиве агентства было много материалов на эту тему, однако я их по большинству пропускал, уверенный, что эта информация мне не понадобится ни при каких условиях.
Хотя не нужно было много времени, чтобы догадаться.
— Это… обязательно? — Я облизнул губы, чувствуя, как пересыхает в горле.
— Увы. Кейли, как тебе это?
Джиа приложила к себе серебристое платье-макси с максимальным же декольте.
— С твоей голубой норкой будет бесподобно. А тебе как?
— Слишком ярко. Найди свой костюм от Воронина.
Они с легкостью переключились на другую тему, будто вопрос был закрыт. Но упустить такой момент было очень жаль, эта мысль была от и до рациональной… хотя во мне кипело и абсолютно детское чувство противоречия.
— Вы это специально придумали, да? Чтобы меня отговорить? Или вам так хочется запустить в меня зубы?
Калеб вздохнул с легким раздражением.
— Кажется, это вам не терпится, чтобы кто-то запустил в вас зубы. Если бы это так уж было необходимо, любой из нас не оставил бы от вас мокрого места. Вы прекрасно все понимаете, так что в большинстве грехов нас винить нечего.
Я замолчал, сумрачно глядя на Джиа, забывшую про платья, но все еще делающую вид, что ищет. Если они и лгут, то определить это нет никакой возможности: возможно, не я один здесь решил поиграть. Только боюсь, у меня козырей все равно побольше.
— Значит, если вы от меня не… блин, не кормились, это будет так очевидно? — спросил я уже спокойно.
— Можете быть уверены. Это как… — Джиа щелкнула пальцами, подыскивая адекватное выражение.
— Нечто вроде виртуального клейма, — сказал Калеб. Он перестал рыться в одежде и ждал, чем все закончится.
— И чем это мне грозит? Я же не умру?
Они разом посмотрели на меня, будто не поверили ушам.
— Нет, вы не умрете.
— И не изменюсь?
— Нет, конечно.
— Тогда чем это грозит?
— Чем грозит? — Джиа бросила взгляд на Калеба, потом на меня. — Ничем. Это просто больно.
— Тогда делайте. Я хочу на этот прием.
Некоторое время Джиа молчала, потом повесила на руку платье и вышла, Калеб следом. Я направился следом, стараясь не думать о предстоящем, чтобы не передумать. На вид затея им совсем не нравилась, и это добавляло мне решимости.
Хотя это могло быть игрой.
В комнате Джиа сидела на софе, а Калеб что-то тихо говорил ей. Когда я вошел, они умолкли и одарили на меня одинаковыми взглядами, будто две черные кошки выглянули из темного подвала.
— Уильям, — сказала Джиа, — зачем вам это?
— Я хочу увидеть других. Это что, преступление?
Она не ответила, просто положила руку рядом с собой.
— Садитесь.
Я сел, и мне стало жутко. Не то чтобы я боялся боли, нет, просто знакомое чувство. Они могли убить меня сразу — и не убили. Калеб тогда мог свернуть мне шею — и не сделал этого. Тогда почему сейчас? Я уверен, что все рассчитал правильно, они слишком дорожат своим благополучием, чтобы рисковать им. И почему, интересно, при всей уверенности меня так трясет?
У Джиа глаза стали такие чудные, темные, будто изнутри подсвеченные — может, потому что близко?
— Воля ваша, — сказала она шепотом.
— Не делайте резких движений. — Я настолько засмотрелся, что про Калеба забыл. Он сидел с другой стороны, сцепив руки в замок, в глазах его тоже что-то такое играло, но не так интенсивно. — Вообще не шевелитесь. Иначе могут произойти непоправимые вещи…
— Помните, что одни непоправимые вещи спровоцируют другие, — мой голос сел, то ли от страха, то ли от чего еще. Я же Уильям-никогда-не плачет, мне ли бояться потерять лицо? Мне ли бояться вообще?
— Мы сделаем все от нас зависящее.
Джиа взяла меня за горло, не сдавливая, потом рука переехала на шею, освобождая ее. Пальцы пробежали по рубцам на плече — гордость подростка, одиннадцать швов наживую.
— О… ты у него не первая, — заметил Калеб. — Профессиональные шрамы, Уильям?
— Нет, — ответил я неохотно. — Не поладил с соседскими болонками. Давайте к делу, ладно?
Джиа обняла меня, и даже тупое острие в груди не мешало мне думать о том, как было бы хорошо на этом остановиться. Просто обнимать, вдыхать запах ее волос, запах эспрессо, касаться ее… быть ее собственностью…
Потом, не разводя долгих прелюдий, она меня укусила.
Я представить не мог, что боль может быть такой горячей и тошнотворной. Ни больше, ни меньше — будто в шею воткнули раскаленную вилку для улиток и там оставили. Я сразу же позабыл про все указания, напрягся и попытался оторвать ее от себя, оттолкнуть, но она держала меня как в кандалах. Моя рука соскользнула по ее предплечью, но Калеб не позволил оставить на ней синяки, и я в отместку вцепился в его руку со всей силой, утроенной болью.
— Плохо? — спросил он.
Я стиснул зубы, не в состоянии говорить. Нет, щекотно! Джиа неровно дышала мне в шею, не шевелясь — мне казалось, дернись она — и я сойду с ума от боли. А если бы она еще и пила? Меня мутило, как во время качки, я закрыл глаза, и черные пятна стали багровыми. Ни двигаться, ни говорить, ни дышать — я понял, так умирают. Именно так.
Голос Калеба, его слова были выложены в темноте из этих рваных багровых пятен.
— Джиа пытается вас не покалечить, не мешайте ей. Потерпите, сейчас будет легче.
