Действительно, скоро острота боли притупилась, наступило чувство облегчения, но не полного, а какого-то ущербного, — почти обида, не менее острая, чем боль, — реакция на насилие. И такая знакомая. Обычно это ощущение легко смывается слезами, но мне сие удовольствие, увы, недоступно. Железный мачо-мэн…
Мне было лет десять, когда это произошло. Мы с Джейсоном любили играть на пустыре в конце квартала, а неподалеку жил старик-поляк, о котором никто ничего не знал. Знали одно — в своем доме за высоченным забором он разводил служебных собак и продавал их заинтересованным клиентам в качестве сторожей или телохранителей. Или убийц. Мы часто ошивались рядом, стучали палками по забору и от души хохотали над брызгающими слюной и исходящими от ярости бестиями по ту сторону.
Одна из этих пар налитых кровью глаз и клыков-кинжалов отзывалась на кличку Триллер. И вот однажды, когда мы как обычно играли в средневековых слэйеров (Джейсона хлебом не корми, дай помахать железякой, обозначающей меч), Триллер, так сказать, обрел вожделенную свободу. Скорее всего, псу удалось подкопаться под забор. Мы даже не сразу его заметили, а когда заметили, было поздно — он со всей скорости налетел на меня и повалил на землю. Будь это взрослый тренированный убийца, мне была бы крышка, но это был молодой доберман, хотя от этого не менее злобный. Последнее, что я услышал, был вопль Джейсона — он орал как резаный, забыв обо всем. Захлебываясь рычанием, пес рвался к горлу, я чудом сдерживал натиск, впившись пальцами в его глотку. Отчетливо помню — не было ни страха, ни боли, только слепая первобытная ярость и раж. Триллер с визгом рвал меня, а я рвал его, получая полноценный кайф от кровавого запаха и вкуса, текстуры жесткой шерсти в руках и зубах. Но он был сильнее, а я потерял много крови, так что скоро он таки добрался — не до шеи, до плеча и вгрызся в него. И как только его зубы вошли в плоть, я вдруг перестал сопротивляться — не знаю, почему, просто разом навалилась какая-то безысходность, перед глазами поплыл багровый туман. Обида, беспомощность, бессилие, смерть… Я дрался до последнего, но что-то глубоко во мне понимало, когда нужно остановиться и принять неизбежное.
В этот момент раздался свист и удар, будто разбили большой фарфоровый кувшин, и в моих помутневших глазах в последний раз мелькнуло небо и белое как мел лицо Джейсона. Он опомнился и ударил Триллера по спине своим «оружием», а когда доберман поднял голову — махнул с перепугу наотмашь, вложив все силы — пес не успел даже взвизгнуть, когда свалился рядом со мной с расколотым черепом.
Очутившись в больнице, я не подозревал, что самое худшее еще впереди. Мне начали накладывать швы, отец стоял рядом, чтобы подбодрить меня, но это было лишнее. Кажется, тогда он впервые со смерти матери и заметил, что я не плачу. А я смотрел в окно, сжав зубы, и переживал это снова и снова. Не драку, а ее последние мгновения — обида, беспомощность, бессилие, смерть… я с ума сходил от боли, но ничего не мог сделать. Разумеется, из меня не выжали ни звука, и доктор долго поражался моей выдержке — он сообразил, чего это мне стоило, только когда я потерял сознание после пятого шва.
С тех пор ненавижу доберманов, хотя они здесь ни при чем. Это был несчастный случай, который Триллеру обошелся куда дороже. А я отделался шрамами на плече и на руках… да еще воспоминанием о безысходности, боли и смерти, которое заняло почетное место на дне моего подсознания, где-то рядом с воспоминанием о маминой передозировке.
Никогда бы не подумал, что пойду на такое добровольно. Нет, мне в самом деле нужно проверить голову.
Я еле-еле вдохнул, когда Джиа оторвалась от меня, и еще несколько секунд сидел, наполовину отключившись, в ее объятиях, а она гладила меня по спине и что-то говорила. И будь я проклят, если понимал хоть слово.
— Вы молодец, — сказал Калеб. Ногти у меня короткие, и не представляю, как нужно было сжимать, чтобы вогнать так глубоко. Он лизнул кровь, текущую по ладони, — след моего рукопожатия. — А голос сейчас вернется.
Да я не успел и заметить, что он пропал. Джиа взглянула на меня и отвернулась, белки глаз подернула частая красная сетка.
— Это… — Я кашлянул, уверенный, что любое сотрясение вызовет болезненную отдачу, но ничего не почувствовал. — Это должно быть… то есть неужели всегда так ужасно?
— Мне самой мало удовольствия мучить вас, Уильям, если это намек. — Джиа сложила руки в молитвенном жесте и закрыла глаза. Она сильно побледнела, черты стали резче, глаза — глубже, будто впали. — Поверить не могу, что позволила это… Надеюсь, вы знаете, чего хотите.
Только сейчас я вдруг понял, чего ей стоило остановиться.
— Кейли, чего ты ждешь? — Голос ее тоже изменился, стал низким и густым, на границе шепота. — Твой выход.
— Зачем это? — мы это в один голос сказали. Он был удивлен не меньше моего.
— Дорогие мои, мы уже далеко зашли. Он слишком хорош собой — неужели ты думаешь, кто-то поверит, что я с тобой не делюсь?
Боже, опять? Я еще от первого раза не отошел, и неизвестно, когда отойду. Она права в одном — мы уже далеко зашли, чтобы возвращаться, но это не мешало всей моей сущности впадать в истерику от протеста.
— Сейчас? — спросил Калеб.
— А когда, в следующее Рождество? Пусть немного заживет до завтра. Мы сильно рискуем, зная, кто там будет… тем более, что это не так ужасно.
Последнее слово меня почти вдохновило.
— Не так?
— Так больно только впервые, — объяснил он. — Боль и оставляет тот самый след, который не даст другим разделать вас на вырезку. На ауре, тонком теле — Бог знает на чем, я в этом не разбираюсь. Во второй такой пытке нужды нет.
Он взял мою руку.
— Не смотрите. Смотрите вон на нее и не бойтесь.
Смотреть было приятно. Джиа успокоилось, окружающее ее сияние вернулось. Она дотронулась пальцем до царапин на ладони Калеба, а потом быстро — до моих губ. Я машинально провел по ним языком — он в момент онемел, это стало быстро распространяться вверх до позвоночника, а оттуда неожиданно рассыпалось миллиардом легких покалываний. Нельзя сказать, чтобы я ничего не почувствовал, но это было совсем не то, что обезболивание. Это было… даже приятно. Прикосновение, погружение, боль, ток крови, и в то же время — никакого насилия. Только мысль та же — так умирают. Именно так…
Калеб облизал рану и выпустил мою руку. Я еще несколько секунд, как в трансе, смотрел на нее — будто на чужую. Он-то выглядел совсем не так, как Джиа, — наверное, позволил себе чуть больше.
Щелчок пальцами перед моим носом заставил меня очнуться.
— Теперь, думаю, мы перейдем на «ты»?
…Ничего не болело ни утром, ни потом — будто вкатили наркоз. И спал я нормально. Правда, под конец проснулся в холодном поту от ощущения пустоты и холода, и большого, но замкнутого пространства… но сон ушел за горизонт вместе с солнцем.
Вторая ночь красной луны.
Халли прислала сообщение, спрашивала, когда я вернусь. Я написал, что скоро.
Конец записи.
КРАСНАЯ ЛУНА-2. ГЛАС ТИШИНЫ
На все вопросы не будет ответа,
