уже бывала здесь, и это придавало мне уверенности, рядом был Джимми и вообще опасаться вроде нечего. Я очень надеялась в этот раз избежать потрясений, что для натуры журналиста абсолютно иррационально, но я хотела.
Излишне и упоминать, что сбыться мое желание не могло просто по закону жанра.
Пенни обняла меня и провела за собой в комнату. Меня все еще слегка нервировала эта ее потребность все время касаться, но я не хотела быть грубой и терпела. Тем более что, насколько я поняла, это свойственно им всем — трогать, пребывать в постоянном контакте, тактильно ощущать друг друга, это признак комфорта и безопасности. Не знаю, зачем. Они ведь способны воспринимать и своих, и людей вообще без участия пяти чувств, но это мне нравилось еще меньше. Пусть уж лучше трогают, чем лезут в голову.
— Дагни, ты такая красивая, — Пенни усадила меня рядом, с другой стороны сел
Джимми. Они уже успели наобниматься еще на входе, и теперь он выглядел довольным под завязку. — Подожди… я знаю этот костюм. Он из коллекции твоей мамы,
прошлая весна?
— Угу, — сказала я, не зная, раздражаться мне или расслабиться. — Теперь скажи,
что он мне идет.
— Дагни… — подал голос мой брат.
— Она права, Джимми, ведь вы пришли по делу. Ты, наверное, очень занята, дорогая?
Я сделала усилие и посмотрела ей в глаза. Но прежде чем глаза я вдруг заметила,
что и она в мамином платье — в смысле, из ее коллекции. Прошлой весны. Оно понравилось мне тогда больше всего, и экземпляр был всего один — его купили без права на тиражирование. Непередаваемый цвет непалящего огня, открытые плечи и такая мягкая ткань, что руки с ума сходили… «Кленовый лист» оно называлось.
Любимое мамино платье, и должна признаться, ни на ком оно не сидело бы лучше и никому не шло бы больше. Пенни в нем была просто осенняя сказка, с волнами огненных волос по плечам и фарфоровой кожей, а глаза… Они были слишком светлыми, чтобы угадать цвет, а зрачок слишком крохотным, чтобы концентрировать внимание. Но главное в них было выражение, нечто такое, что вдруг заставило меня почувствовать вину.
— Я, наверное, веду себя ужасно, — произнесла я, и глаза у Джимми полезли на лоб.
— Да все в порядке, — Пенни улыбнулась, не разжимая губ, очень естественно. — Я знаю, ты не хотела.
— Она хотела, — сказал Джимми, и это у него получилось чуть ли не естественнее,
чем улыбка Пенни. — А все потому, что мы мало общаемся. Если бы отец не…
Мое чувство вины как ветром сдуло.
— Джимми, закрой рот. Ты же знаешь, что папа вообще не хотел втягивать нас в это и рассказал только по одной причине.
— И по какой же?
— Он думал, что мы уже взрослые люди и способны трезво оценивать ситуацию.
Пенни дотронулась кончиками пальцев до кромки моих волос, и я вздрогнула.
— Мне до сих пор больно это слышать, — сказала она тихо. — Больно все это. Я очень любила Алекса. И люблю. Мы с ним так редко расставались… может, потому что чувствовали, что однажды расстанемся навсегда?
— Давай к делу, Пенни.
Теперь я надеялась, что мне удалось ее ранить — хотя и близко не так глубоко,
как она ранила отца, когда ушла к Данте. Ее природа тут ни при чем, чисто человеческие, семейные разборки. Не знаю, что там у них произошло, и знать не хочу, но я и подумать не могла, что тридцать лет спустя мой папа, крепкий, как пуленепробиваемый щит, будет говорить о ней и плакать. И то, что она такая молодая и красивая, в то время как ему сделали уже две операции, а после третьей он, возможно, не сможет ходить. Я не могла ей это простить, не могла и все.
— Хорошо. — Она поднялась с места, легко, будто газовый шарф, подхваченный ветром. — На днях в нашем мире состоится одно выдающееся событие, которое тебя заинтересует. Даже быть свидетелем этому — большая честь, не говоря уже об участии.
— О чем ты говоришь?
— Дорогая, это слишком долго рассказывать, тем более я не уверена, что смогу объяснить это адекватно. Оно стоит внимания и тщательного подхода к… восприятию. Я с удовольствием сопровождала бы тебя сама, но по некоторым причинам не могу.
Я едва скрыла вздох облегчения. Хотя, возможно, и не скрыла.
— Мне не нужна нянька.
— Дело не в этом. Тебя просто не пустят без сопровождающего. Кто-то должен привести тебя, показать, ввести в курс…
— Ты даже не представляешь, с каким трудом Пенни удалось найти тебе няньку, -
ухмыльнулся Джимми. — То есть проводника. Почему-то никто не рвется на эту экскурсию.
— Ты не прав. Просто мало кто имеет право там быть, и я даже не уверена, что вам позволят. Но ты ведь журналист. — Пенни улыбнулась мне и склонила голову — будто ветер качнул осенний клен. — Я сама была журналистом. Приехала сюда тридцать лет назад, чтобы написать статью века. Не боялась ни-че-го…
— Я говорил, это наследственное, — встрял повеселевший Джимми. Замечательно. Я даже не напомнила ему про наше с Пенни неродство, потому что она вдруг повернулась к двери, на насколько секунд раньше, чем раздался стук.
— Входи, пожалуйста.
