— Дедушка, а вы про держаки к вилам не забыли?
Миша в нескольких словах передал разговор Алексея Ивановича с матерью, который он слышал из яра. Оказалось, что старик об этом разговоре уже знал; знал и о том, что вилы понесет в степь Миша.
— Михайло, в степь сходим вместе: посмотрим, как пашут, как убирают сорняки…
— Всегда бы с вами вместе, — признался Миша. Он положил на угол просторного верстака рейку, отмерил от края метр и стал пилить. Шум пилы и шорох рубанка, сливаясь, как будто поднимали потолок, раздвигали каменные стены. И мастерская в воображении Миши становилась огромной и невольно заставляла думать то о степном, то о морском просторах, над которыми неустанно шумят волны свежего ветра. На таком просторе громкий разговор кажется оправданным, а самая длинная беседа ничем не похожа на болтовню.
— Иван Никитич, будешь итти в степь, непременно пройди мимо южного склона! Посмотри, какой там краснозем! Под южным ветром и под южным солнцем… Спрашивается: когда же там посадим большой колхозный сад? Зубриковых и Кустовых надо переселить в котловину, где все живут. Их подворья мешают большому общему делу.
— Мин Сергеевич, я слышу. Согласен с тобой.
Через окно Миша видит Мина Сергеевича, колхозного агронома. Из-под фетровой, выгоревшей на солнце шляпы он смотрит в мастерские сердитыми черными глазами.
— Мин Сергеевич, непременно посмотрю! — охотно отвечает старик.
Агроном отходит, но вдруг его запыленные сапоги, покатые плечи и вся невысокая подвижная фигура снова поворачивается к мастерским.
— Через три-четыре дня тракторы будут работать на ближнем поле. Заодно можно и под сад вспахать… Давай сегодня же на правлении поставим этот вопрос!
А через несколько минут к окну подходит председатель колхоза. Он постучал в стекло так, что Иван Никитич, не оборачиваясь, громко спросил:
— Чего тебе, Алексей Иванович?
— Агроном заходил? — Заходил.
— Как же это вы без меня договорились, что на правлении сначала надо о саде говорить? — расстроенно спрашивает Алексей Иванович.
— Никто с ним не договаривался. Это ему так хочется. А по-моему, самый первый и самый жгучий вопрос — детские ясли!
— Да, разумеется, так, — слышит Миша уже веселый голос Алексея Ивановича. — А то я было загоревал. Думаю, устроят мне колхозницы бесплатное кино — и будут правы: дети-то целыми днями тоскуют в дотах да в землянках.
Как и агроном, как и все люди, обеспокоенные горой внезапно навалившихся дел, он уходит, но сейчас же возвращается и спрашивает старого плотника, какое украшение, по его мнению, надо сделать над крылечком домика, в котором должны быть детские ясли.
— Звездочку! Красивую звездочку на граненой легкой рейке! Сам ее сделаю.
— Вот и хорошо! Хорошо! — уже издали долетает голос председателя.
Но не проходит и полчаса, как к мастерским он идет уже не один, а с бригадиром тракторной бригады Петром Васильевичем Волковым и с Мишиной матерью. Миша видит, что медвежковатый Петр Васильевич и мать, на ходу размахивая руками, о чем-то горячо спорят.
— Трактористы делают свое дело! Они на тракторе и день и ночь, и сутки прочь! — своим гулким, как падающие камни, голосом возражает бригадир. — А в полеводческой бригаде об этом, дорогая Марья Захаровна, не думают. Начнешь тянуть их за душу: почему на очистку мало вышло? Всегда ответ найдется: та у них рубашечки перестирывает, другая юбкам ремонт дает…
— Дорогой Петр Васильевич, зазнаешься! Твою работу тебе видно, а работу других не замечаешь. Ты не злись на людей: тракторы железные, и те на ремонте бывают… Вот когда своей работой мы будем задерживать работу тракторов, тогда жалуйся на меня!
Миша видит, что правое плечо матери немного приопустилось, обветренные щеки покраснели и смотрит она на бригадира Волкова прищурившись и как-то снизу вверх. Миша догадывается, что спор будет длинным.
— Дедушка, мне надо уходить, — говорит Миша и кладет рубанок на верстак.
— Почему?
— К вам идут почти все члены правления.
Иван Никитич и сам знает, кто идет к нему и зачем идет.
— Жалко, Михайло, что ты не член правления. Не нужно было бы уходить. Положим, это же будет коротенькое, летучее совещание. Мы его там, на пустыре, проведем. Занимайся своим делом, — и он, накинув полушубок, вышел из мастерской.
Миша давно уже убедился, что плотницкая мастерская всегда служила местом летучих совещаний. Он вначале думал, что мастерская притягивает сюда людей только тем, что здесь просторно, что здесь пахнет древесиной, что под ногами шуршат мягкие стружки, а окна мастерских смотрят на простор морского залива. Но сегодня, обстругивая древко для флажка, он задал себе вопрос: ну, а если бы вместо Ивана Никитича в мастерских работал другой плотник, совсем на него не похожий? Тянуло бы его, Мишу, и всея людей в мастерскую так сильно, как теперь?.. Вопрос этот показался ему до того нелепым, что он тихо засмеялся.
Вернувшийся с совещания Иван Никитич с помощью транспаранта карандашом намечал углы срезов на оконных рамах. Он подготавливал очередную работу для своего помощника.
— Михайло, ты в мастерских? — строго спросил он.
— Я, дедушка, в мастерских.
— Если в мастерских, то чему один смеешься?.. Можно подумать, что спина моя в смех тебя бросает… Знаю, что с годами она немного повелась, как дерево, когда в сучок идет…
Иван Никитич стоял спиной к Мише, и нельзя было видеть, что выражало в этот момент его лицо, но в голосе старика чувствовались и сожаление и тихая досада.
— Чего же молчишь? — снова спросил Иван Никитич и, отшвырнув карандаш на подоконник, резко повернулся к Мише.
На этот вопрос смущенно задумавшийся Миша ответил не сразу и не прямо.
— Дедушка, вот если бы я пришел завтра в мастерские, глянул на верстак, а около него не вы, а другой плотник. — с трудом подбирая слова, заговорил Миша.
— Почему другой? А что бы делал я? Скуки ради воробьев гонял?
— Без вас, дедушка, мастерские заглохнут. Я первый из них убегу. Наверное, и другие редко будут заглядывать.
— За твои слова, Михайло, тебе спасибо. Только все, что ты сейчас сказал, — безделица. Другому плотнику за нашим с тобой верстаком места не найдется? И почему думаешь, что к другому в мастерские будут меньше ходить?.. А, может, этим другим плотником будешь ты — Михайло Самохин? Почему же, спросить тебя, ты будешь таким плотником, что люди стороной от мастерской ходить станут?.. Значит, плохой я учитель, а ты ученик! — Иван Никитич потянулся к подоконнику за карандашом и, заметив идущих к нему колхозниц, сказал: — В эту минуту ко мне, видишь, только двое нужду имеют… А ты должен стать таким, чтобы десятки и сотни людей хотели поговорить с тобой о любом хорошем деле!
Выслушав деда, Миша вздохнул: он очень хотел быть таким человеком, о котором говорил сейчас Иван Никитич, и он знал, что быть таким человеком непросто.
В землянке спала Нюська, а за землянкой на осеннем безветреном солнцегреве Гаврик и еще два мальчика, третьеклассники Вася Жилкин и Саша Котиков, решали организационные вопросы.
В вытянутой левой руке Гаврик держал небольшую квадратную дощечку. Он только сейчас написал на ней карандашом крупными буквами:
«ПЛАН ДЕЙСТВИЯ…
Отряду завтра, 27 октября, отправиться в поход за…»
