драгоценная влага.
И Маня, потрясенная всем увиденным, потому что ее худшие опасения подтвердились – ее окружали крысы, которые ей отнюдь не мерещились, – уехала в город за деньгами, которые были ей нужны, чтобы рассчитаться с Гапкой. В трамвае ей было очень скучно – пейзаж ее не развлекал. И она думала о том, о чем большинство людей думает всегда – как жить дальше. А так как ответа на этот вопрос нет, то и получается, что умственная энергия в больших количествах расходуется совершенно понапрасну. И рассеивается в окружающей среде. Безвозвратно. Ей захотелось было поехать не домой, а в больницу к Уткину, но она прогнала эту мысль и решила, что во всем разберется сама.
И к вечеру она возвратилась в Горенку, на которую из космоса опускался сладостный летний вечер. Сладостный для тех, кто запасся поясом, терпением, и крепкими нервами да еще пропустил стаканчик для уверенности в себе, лег спать на хорошо взбитую перину и приготовил на всякий случай что-то тяжелое и недорогое, что можно запустить сгоряча в распоясавшегося соседа. Но Маня еще не полностью вошла в курс дела и сразу же решила улечься спать. Спросила, где можно помыться, и хозяйки предложили, что согреют воды и нальют в балию и мочалку дадут, да и спинку потрут, если нужно. Дело такое.
И они действительно позаботились о Мане, как о собственной сестре, удивляясь, какой она оказалась красивой. Вместе с ними сквозь щели в полу удивлялся и сосед, который рассматривал Маню, как гурман рассматривает в ресторане меню. «И пояса у нее нету», – думал сосед, сладострастно пуская слюни и виляя хвостом. Он рассчитывал, что как только разомлевшая в балие Маня уляжется в Гапкину постель и выключат свет, он немедленно заберется к ней и попробует ее разжалобить длинными разговорами о том, как ему одиноко, и что их встреча, как он полагает, была предначертана на небесах, и так заговорить ее, чтобы она крепко уснула, и тогда… Но бдительная Гапка уловила какие-то тревожные флюиды и на всякий случай посоветовала Мане крепко не спать.
– Оно, конечно, – вещала Гапка, – под свежий ветер да после баньки спать хочется, но в селе нашем, ты же видела днем, что происходит. Так что держи ухо востро, и как только сунется к тебе, туфлей его глуши или еще чем-нибудь. Они ведь наглые, соседи. И все время мельтешат. Я даже подозреваю, что поселка городского типа Удавлюсь-За-Грош на самом деле не существует. Его придумали выжившие из ума бабки, чтобы пугать внуков. А эти поналезли просто из канализации, в которой мутировали из-за химикатов, которыми их травят, или из-за Чернобыля. Нормальный мужчина не превращается то и дело в крысу, когда его лупят туфлей по голове. Да и заметь, что своих баб они к нам не приводят. А это что означает? Ведь размножаются они каким-то образом. Почкованием, может быть. Но ничего, утром я сама возьмусь за дудку и попробую их всех, гамузом, утопить.
Сосед при этих словах встревоженно вздрогнул и решил, что ночью обязательно сгрызет ненавистную дудку, потому что злобная Гапка, хотя она и красавица, может заманить его с сотоварищами в холодную воду, которую он ненавидел больше всего на свете, и тогда столь милый ему запах погребов, в которых запасливые хозяева сберегают колбаску и буженинку, ему только приснится. На том свете. Но тут Гапка и Светуля наконец улеглись на тахту, утешая себя тем, что Манины деньги помогут им продержаться на плаву и пристойно питаться в течение всего лета, а уж осенью будь что будет. И сосед отправился на поиски дудки. При этом он, стараясь не шуметь, разбил несколько тарелок и вынужден был наслушаться Гапкиных инсинуаций, которая сразу же обвинила его в том, что у него руки растут не из того места, что надо, а из задницы, вонючей, как и он сам, и поэтому он не в состоянии мирно спать в подполе и мечтать, как порядочные крысы, о кусочке сыра. А он, непутевый, шляется, как неприкаянный, и бьет тарелки, которые она покупала на свою пенсию (Маня, которая выслушивала этот монолог из соседней комнаты, удивилась – пенсия у такой молоденькой девушки?), лучше бы он их сожрал и сдох, и тогда в доме можно было бы спокойно спать, а не слушать, как тупая, общем-то, крыса, таскается туда-сюда. Гапка не знала, что сосед ей попался поэтически настроенный и легко ранимый и что от ее слов он внутренне сжался и чуть было не решил покинуть навсегда этот негостеприимный дом, где его оскорбляют и где на холодильнике висит издевательский замок. Но в последний момент он передумал и решил остаться у Гапки навсегда, чтобы ее перевоспитывать. Он даже посмел сказать что-то в темноте в свою защиту, но Гапка и слушать ничего не захотела и сообщила ему, что его она видела в гробу, потому что из-за его хамства она вынуждена, как рыцарь, спать в железных трусах, от которых у нее может начаться радикулит. И где это видано, чтобы под полом обитала такая мерзость, и что она призовет привидение кота Васьки, чтобы он с ним боролся, и отважный Васька ее защитит. Ей не было известно, однако, что у Васьки, пока он обретался в подлунном мире в качестве привидения, вкусы стали совершенно аристократическими и крысы, и мыши вызывали у него теперь только омерзение. И он, Васька, примостившись потихоньку у нее в ногах, только улыбался себе в усы, удивляясь ее наивности. Крыса-сосед ему лично опасен не был, а если у других есть проблемы, так пусть они решают их сами.
– Васька у тебя в ногах, – доверительно сказал сосед Гапке. – И все, о чем он мечтает, так это о том, чтобы встретить гнома, чтобы опять воскреснуть и приняться за воровство. Других мыслей, если можно назвать мыслями то, что происходит с ними весной, у котов не бывает. Воры и все.
– От вора слышу, – спокойно ответил ему уверенный в своем интеллектуальном превосходстве Васька. – Если всякая крыса примется рассуждать, жить станет совершенно невозможно.
Сообразив, что у них в постели привидение, Гапка и Светуля с воплем вскочили и принялись гоняться за Васькой, который и не вздумал от них убегать, потому что ему было приятно, что они пробегают сквозь него – он тогда ощущал нечто вроде щекотки.
До Мани постепенно стало доходить, почему обе хозяйки были такие заспанные, когда она заявилась к ним в субботу, – спать в этом доме не удавалось. Впрочем, сон ее мало интересовал – она собирала материал, подобно тому, как этнограф записывает где-нибудь в тьмутаракани чудом сохранившиеся легенды. «Нельзя вести кабинетный образ жизни, – думала она. – Если бы не Уткин, я так ничего бы об этом и не узнала. А ведь это так интересно, даже захватывающе». Впрочем, последняя мысль чуть не оказалась ее последней, потому что откуда-то с потолка на нее упал сосед, решивший, что замок надо брать сразу и штурмом, а не пытаться взять его измором после долгой осады. За Маней последние годы вообще никто не ухаживал, кроме ее собственных пациентов, и поэтому пируэт соседа вызвал у нее смешанные чувства. С одной стороны, она боялась его как крысу, но в то же время хотела познать его природу.
– Ты кто? – спросила Маня здоровенного, небрежно одетого парня, который уселся возле нее и на всякий случай крепко обнял ее за талию.
– Сосед, – ответил тот, несколько насупившись, потому что не любил, когда ему задавали вопросы.
Маня тем временем напряженно его рассматривала в скудном свете луны, который с трудом пробивался сквозь тюлевую, пыльную по причине Гапкиного нерадения занавеску. Лицо, если можно назвать лицом то, что скорее напоминает вытесанную наспех из колоды морду, не выражало ничего, кроме желания взять штурмом не защищенную броней крепость, к чему Маня, разумеется, была совершенно не готова. Он был для нее всего лишь подопытным кроликом, точнее крысой, и она уже предвкушала, какой фурор произведет в научном обществе ее доклад о психологических аберрациях крыс-оборотней. Если только ее саму не упекут, чего она опасалась больше всего, в палату с зарешеченными окнами и не примутся задавать ей надоедливые вопросы. Но поговорить с соседом ей не удалось, потому что в комнату ворвались разгневанные Гапка со Светулей и, увидев, что Маня мирно сидит рядом с соседом на кровати и тот деловито обнимает ее за талию, разразились ужасной бранью. Корифеем хора была, как это было ей и свойственно, Гапка. Она кричала, что городская мымра приехала в село не отдыхать, а любезничать с
