соседями, и квартиру они ей сдавали не для этого, и что теперь точно ни одну ночь поспать не удастся, потому что кровать, на которой она привыкла мирно и скромно, а не как приезжая блудница, спать, будет скрипеть во время создания новых крыс, которые то ли отпочкуются, то ли вылупятся из яиц и заполонят весь дом, а пришелица смоется обратно в город и весь этот ужасный выводок останется у Гапки на шее и сведет ее с ума. И поэтому эти любезности с соседом лучше немедленно прекратить, а для этого ударить его чем-нибудь потяжелее, чтобы он залез в свою нору и не мешал им наслаждаться дарами ночи. Сосед от Гапкиного буйства затоскливел, насупился и, не дожидаясь пока в него чем-нибудь бросят, незаметно так, бочком, ретировался из спальни и скоро действительно зашуршал под полом. Маня попыталась запереться, но оказалось, что замок или щеколда в двери напрочь отсутствуют – дверь когда-то выломал Голова, Гапка с большим трудом водворила ее на место, но щеколду так и не поставила, какая щеколда, если жизнь испохаблена подлым мужланом, который не умел ничего, кроме того, чтобы продавливать тахту. Так вот, запереться Мане не удалось, и остаток ночи она провела в полудреме, опасаясь, что сосед может опять свалиться на нее с потолка или вылезти из-под кровати, а в соседней комнате тетка с племянницей блаженствовали в объятиях Морфея, потому что у них теперь появился бесплатный часовой – дачница, которая к тому же платит им деньги. Кроме того, у них была определенная надежда на Ваську, который из ненависти к соседу, может того выдать, если он начнет к ним спящим приставать. «И привидение кота может быть чем-то полезно, если его использовать по назначению», – думала, засыпая, хозяйственная Гапка.
В общем-то все вернулось на круги своя, кроме Тоскливца, который уже почти неделю сидел в известном заведении, лишенный компании Клары и своей книги. Россказни соседей по палате его мало интересовали. В селе было намного интереснее. Во всех смыслах. Но им только скажи – приедут и сядут на шею. И Тоскливец молчал и ждал того момента, когда появится симпатичная докторша и отпустит его на все четыре стороны, и он тогда уедет на трамвае в Горенку, придет в сельсовет, где его радостно бросятся все обнимать – Маринка, паспортистка и даже подлый Голова, и он вытрет со своего любимого стула пыль, поправит антигеморроидальную подушечку и заживет, как всегда. Но пока это были только мечты. А день за зарешеченным окном опять превратился в ночь, и Клара не спешила его проведать, и докторша тоже не показывалась. И Тоскливец улегся на казенную постель и стал мечтать о своем стуле, о Кларе, о книге, одним словом, о своем привычном мирке.
Но пока они спали, Горенка жила своей обычной ночной жизнью. Оставив супружниц под надежной охраной цепных псов и поясов, мужики собрались в корчме, чтобы остудить кружкой пива перегревшиеся в течение жаркого дня головы. Павлик тоже притащился в корчму – не потому, что хотел выпить, а потому, что хотел подслушать что-нибудь интересное, что можно было бы использовать с выгодой для себя. Но ему не везло, потому что народ изо всех сил ругал грызунов, начальство, которое таскается с топорами по лесу, но не для того, чтобы усмирить нечистую силу, а с какими-то пакостными целями. Особенно кляли Голову и Грицька, которые, видать, спелись с нечистой силой и палец о палец не ударят, чтобы от нее избавить родное село. Никто, правда, не предлагал какого-нибудь надежного способа по избавлению села от соседей, поскольку все были уверены в том, что это должно быть известно начальству, которому за это деньги платят. Начальство, оно и есть начальство, гудел народ. Петро Нетудыхата заседал вместе со всеми, хотя соседи его пока не донимали: просто ему хотелось побыть с народом. Даже Хорек, изменив своему заведению, в котором из-за наплыва дачников негде было яблоку упасть, притащился в корчму и натирал до блеска отчаявшуюся увидеть что-либо приличное скамью вельветовыми штанами. Он молчал, потому что сказать ему было нечего, – соседи сожрали в погребе его заведения все, что нашли, и когда Параська, которая советовала ему купить металлические ящики для припасов, которые он так и не купил, потому что пожалел трудовых денег, узнает об этом, то ему придется приобрести ей путевку на какой-нибудь далекий остров, чтобы она не съела его заживо. Надо бы выяснить, где еще существует каннибализм, думал Хорек. И почем туда путевки. Авось повезет. А потом жениться на Гапке и поставить ее за стойкой. Чтобы такой красотой полюбоваться, посетители набегут, как тараканы. И денежки поплывут к нему рекой. А характер у Гапки уже почти ангельский, Голова ее хорошо обломал. А я научу ее стаканы мыть, и жизнь пойдет своим чередом, а по ночам… Но тут Параськина голова в очипке, как несостоявшийся персонаж фильма про распоясавшихся динозавров, показалась в приоткрывшейся двери и Хорек был вынужден соскользнуть вниз и оказался среди множества грязных, пыльных туфель и штиблет, которые, дразня, принялись пинать его по ребрам, чтобы позабавиться, а он, горемыка, лишенный возможности подать голос, был вынужден сносить это издевательство над остатками мужского достоинства, которое вследствие длительного проживания под одной крышей с Параськой почти сошло на нет. «Ушла, ушла!» – услышал он наконец голоса доброхотов и вылез, как заново на свет народившись, из-под стола и сразу же присосался, как младенец к груди матери, к стакану с живительной влагой, но тут чуть слышно скрипнула дверь, лица собутыльников окаменели, как длинноносые статуи с острова Пасхи, и шестым чувством Хорек почувствовал, что за ним стоит его половина, которая, если не принять решительных мер, вцепится в остатки его оселедца, да так, что тому будет нанесен значительный ущерб. И Хорек быстро сказал:
– Друзья, выпьем за Параську, за мою верную и горячо любимую половину, которая всегда и во всем поддерживает меня, окаянного…
Хорек всхлипнул, потому что слишком уж глубоко вошел в образ, но Параське показалось, что в его монологе слишком мало искренности, и она – нет, интуиция Хорька не подвела – молча, как Немезида, вцепилась в остатки его шевелюры. Хорек не долго думая сунул ей локтем под ребром, но попал не в Параську, а в широко раскрытую от хохота пасть соседа по лавке, и через мгновение в корчме разразился ужасный мордобой, да такой, что невозможно было отличить, где у человека морда, а где задница, потому что все переплелось, как в гадюшнике, и норовило быстренько и без потерь оттузить всех остальных, чтобы они наконец признали свою неправоту и уселись на лавке для степенного обсуждения ситуации.
Длился мордобой каких-нибудь десять минут, за которые все, что они ели и пили, оказалось у них же, но только не внутри, а снаружи. Запыхавшись, они угомонились и действительно чинно уселись и опять заказали горилочки и жаренной, как водится, колбаски, чтобы унять разбушевавшийся от возни аппетит. Больше всех досталось Павлику, который отчаянно вопил, что с ним поступили не по справедливости, но его никто не слушал, потому что о какой справедливости может идти речь, если супружниц нельзя оставить в собственном доме без пояса целомудрия, который те, как кажется, вообще разучились снимать, дачники напуганы и, возможно, съедут и только дачницы проявляют к соседям некоторый, в присутствии посторонних, умеренный интерес. Но разве хорошо будет, если Горенка превратится в место свиданий городских жительниц и соседей? Это, конечно, проще, чем торговать на рынке овощами. Приманил в дом соседа, а для этого нужен всего лишь погреб да круг колбасы, сдал квартиру дачнице и лежи под грушами на раскладушке и созерцай роскошные, летние небеса. А денежки будут течь рекой. Вот гадость-то, до чего дожили!
Нет, ничем не угодишь жителям славной нашей Горенки! Все им не так! Но положение и вправду было трагическое. А тут кто-то подлил масла в огонь и сообщил, что Гапка, невзирая на наличие у нее в погребе здоровенного соседа, сдала собственную спальню одинокой, к тому же очкастой блондинке, которая возвращалась в город за деньгами. Так что Гапка уже обогащается и только делает вид, что дудка ее не помогает, а вот если поискать в подземельях у нее под домом, то, может быть, там и не одна дудка сыщется, надо только для этого снести змеиное гнездо – Гапкин дом. Идея сразу же нашла множество восторженных почитателей, которые вывалили на улицу и с криками, которыми подбадривали сами себя, ринулись к источнику вселенского зла – Гапке. А Гапка тем временем сладостно дрыхла и наслаждалась, как выразился бы Голова, дарами сна. Дачнице, то есть Мане, не спалось, и она рассматривала сквозь занавеску бледный свет луны и размышляла о том, что как только насобирает достаточно материала, то сразу же уедет в город, потому что от хронического недосыпания у нее могут появиться галлюцинации, что исключительно опасно ввиду ее постоянного общения с людьми, которые живут в мире собственных фантазий. Шум толпы, напоминавший издалека морской прибой, она поначалу сочла наваждением – откуда
