Мама больше не хочет ничего о нем слышать, а папа каждый вечер ходит в церковь и молится за спасение его души. Оба охрипли от рыданий.
– Не знаю, что и сказать, Стефан…
– София!
Как пощечина.
Симон с грохотом ставит чашку на стол и в первый раз с момента встречи смотрит брату прямо в глаза.
– Помнишь, как мы строили дом в лесу? – спрашивает он.
София кивает, гадая, к чему он клонит.
– Мы сидели там и читали книги с карманными фонариками. Иногда ты читал мне вслух.
Софии всегда лучше удавалось читать по ролям, чем брату.
– Тебе всегда нравились книжки про Китти. Ты говорил, что они такие интересные. Но я уже тогда знал, что дело не в этом. – София с удивлением смотрит на него. – А в том, что тебе хотелось стать Китти.
Она кивает, поражаясь тому, что брат все понимал, но молчал, храня это в тайне, как и она все эти годы.
– Я молил Бога, чтобы Он тебя вылечил.
– Прекрати.
– Я хотел спасти тебя.
– Перестань!
– Но это безнадежно.
Симон встает. Ему хочется кого-нибудь ударить. Стефана. Или себя самого.
– Конечно безнадежно! – огрызается София. – Чего ты ждал? Что я внезапно почувствую себя мужчиной? Вернусь домой? Женюсь на женщине? Заведу детей? Буду ходить в церковь? Осуждать всех, кто отличается от других? Изгонять из них дьявола?
– Изгони его, Стефан, изгони дьявола!
Багровое лицо пастора перед ней. Выпученные глаза. Потные руки, больно сжимающие ей плечи.
А вокруг члены общины бьются в религиозном экстазе. Молятся, кричат, поют. Кто-то упал на землю и дергается в припадке эпилепсии.
София высматривает в толпе маму и папу, замечает Симона, протягивает к ним руки, но они не спешат к ней на помощь. А священник продолжает изгонять дьявола.
– Не могу, – стонет она.
– Ты должен очиститься, должен избавиться от греха, в тебя вселился дьявол… ты…
…грязное пятно, которое нужно стереть… ты заразная муха, урод, который должен умереть, чтобы возродиться нормальным человеком.
«Я нормальная, – думала София в молельном зале. – Я женщина. Я уеду отсюда и никогда больше не вернусь».
Но в тот момент это было невозможно. Она стояла на коленях на жестком полу, пытаясь выгнать из себя дьявола, и прошло много времени, прежде чем она отважилась уехать из дома и стать собой.
– Никто не желал тебе зла. Это все было ради твоей же пользы, – говорит Симон, которому больно об этом вспоминать.
София молча смотрит на него, не зная, что сказать.
– Мне нужно идти.
Он уходит, хотя на самом деле ему хочется остаться и болтать всю ночь, как они делали в детстве. Но он вынужден выбирать, с кем он. И против кого.
Чертов слабак. Они совсем промыли тебе мозги, думает София, в ярости кроша булки на блюде.
В поезде Симон так громко молится о душе Стефана, что пассажиры бросают на него любопытные взгляды, гадая, членом какой секты он является.
– Аминь.
Родители встречают его на перроне. На их немой вопрос он только качает головой. Ничего не вышло. Родители снова впадают в отчаяние. Обращают взоры к небу:
– За что, Господи, за что Ты послал нам это испытание?
Но Бог молчит, и в глубине души они знают, что нет никакого дьявола, но не хотят принимать правду, потому что не хотят, чтобы Стефан исчез, уступив место Софии, которую они совершенно не желают знать. Какой отец спокойно отреагирует на новость о том, что его сын хочет отрезать член, начать принимать гормоны – и требует, чтобы его называли только Софией и забыли о том, что он когда-то был мальчиком?
«Но разве это можно забыть? Разве можно забыть, что он был мальчиком?» – думает мама, листая старый фотоальбом, хотя запретила себе это делать.
– Все, что я прошу, – это сотворить чудо, – говорит отец, преклоняя колени перед алтарем в церкви. Он молится, пока голос его не охрипнет.
«У меня больше нет брата», – думает Симон, сидя на диване и уставившись в темный экран выключенного телевизора.
София моется в душе в полной темноте и рыдает.
Беа решительной походкой идет прочь от метро. Руки у нее засунуты в карманы, где, помимо прочего, лежит свежеукраденный кошелек, который один невнимательный парень держал в заднем кармане джинсов.
В последние дни с рабочей дисциплиной у Беа не ладилось. Ни одной большой кражи, она даже планировать не начинала, а ведь скоро отпуск подойдет к концу. Это пока квартиры и офисы пустуют, и не стоит никакого труда проникнуть туда и стащить все, что плохо лежит. Как можно упускать такую прекрасную возможность? Не то чтобы ей не на что было купить хлеб. Беа в состоянии года два-три жить, ничего не делая, и при этом ни в чем себе не отказывать.
Но бездельничать Беа не привыкла, да и кража для нее – единственный способ выплеснуть свои эмоции.
Гнев.
Ненависть.
Горе.
Тоску.
Беа сворачивает в Стуранюгатан, потом в переулок, подходит к подъезду, набирает код, взлетает по ступенькам и входит в приемную, где ее уже ждет ее обычный стул.
Закрыв глаза, она велит себе сосредоточиться на поставленной задаче.
Нелегко порвать с кем-то, кто даже не подозревал, что у них были отношения. Нелегко отказаться от мечты когда-нибудь ощутить прикосновение его тела к своему.
Что, если она в последний раз позволила себе помечтать? Что, если в будущем ее ждет бессмысленная пустота, которую она не сможет заполнить с помощью краж, списков дел, вибратора и велотренажера в сочетании с порнофильмами?
– Беа?
Белый халат подчеркивает загорелую кожу. Его фигура посто совершенна. Руки такие же, как в ее мечтах.
Беа встает. Отбросив страх, входит в кабинет, садится на стул и рассказывает заранее заготовленную историю.
Джек делает вид, что слушает, но Беа видит, что он не слышит ни слова из того, что она говорит. Несмотря на это, он просит ее лечь на кушетку. Беа подчиняется, приподнимая кофту и обнажая живот. Значит, дело снова в животе.
Джек начинает ощупывать живот пальцами, понятия не имея, какое недомогание искать и что ему делать со своей жизнью теперь, когда с Эвелин все кончено.
– Ай!
Джек опускает взгляд на свои руки и понимает, что слишком сильно надавил. Пациентка едва может дышать.
– Простите. Я плохо себя чувствую, – говорит он. – Боюсь, мне придется закрыть клинику на
