— Мы все, мадам, у ваших ног.
Жозефина оценила его похвалу грациозным жестом руки с зажатым в ней веером.
— Вот идет одна из ваших первых поклонниц, месье. — Она указала ему на мадам Шуинар, жену одного не столь важного министра, которая решительным шагом приближалась к ним, нарочито поддразнивая своим вызывающим поведением Анжелу. — Она очень умна. За ней нужен глаз да глаз.
— Ты меня, конечно, ревнуешь к мадам Шуинар, не так ли? — спросил Анжелу Филипп с улыбкой, свидетельствовавшей о его неверии в такое предположение. — Она просто несчастная женщина, с которой чудовищно обращается ее муж, и ей нравится выплакивать свое несчастье у меня на плече…
— И она с удовольствием бы оставила там свою головку! — бросила Анжела, не скрывая раздражительных ноток в голосе.
Филипп с восхищением разглядывая ее, ласково сказал, обращаясь к императрице:
— Моя супруга сегодня просто неотразима, не правда ли, мадам?
Он перевел свой взгляд с блестящих темных волос Анжелы, которые мадемуазель Оре собрала в высокую прическу и перевязала ленточкой, из-под которой несколько вьющихся локонов ниспадали ей на лиф платья, на узкую юбку. Она заправила ее, как того требовала нынешняя мода, под свои пышные груди. Такой стиль очень шел ее высокой стройной фигуре.
Жозефина с видимым удовольствием встретила рассерженный взгляд Анжелы.
Заметив, что к нему приближается мадам Шуинар, Филипп вздохнул.
— В мире осталось так мало любви, а сколько женщин страстно ее желают.
— И ты считаешь, что тебе определено судьбой удовлетворить все их страстные желания? — сухо сказала Анжела, бросая ему вызов.
Филипп громко рассмеялся.
— Нет, моя дорогая, но мне бы очень хотелось поменьше это замечать. — Он, поцеловав ей руку, перед тем как повернуться к мадам Шуинар, шепнул: — Моя судьба — любить тебя.
Сердце Анжелы подпрыгнуло от удовольствия.
Жозефина с удовольствием наблюдала за этой незначительной пикировкой супругов, ее это явно развлекало.
— Я теперь понимаю, почему все женщины только и твердят, что ваш супруг неотразим. Это такой человек, который любит женщин, и они это неизменно чувствуют.
— Он на самом деле лучше понимает меня, чем я его, — призналась Анжела. — Иногда мне хочется стать для него загадкой посложнее.
Жозефина рассмеялась.
— Даже не пытайтесь этого делать, — посоветовала она ей, переходя к другому гостю. — Он просто очарователен, ваш супруг.
Анжела направилась к виконту Руладу, который, широко улыбаясь, шел ей навстречу.
Филипп не спускал с нее глаз. У него в голове эхом звучали собственные слова, хотя он и пытался прислушаться к тому, что нашептывала ему на ухо мадам Шуинар. Он не лгал, когда говорил, что ему хотелось бы меньше отдавать себе отчет о том ужасном положении, в котором, по его милости, оказывалось так много женщин.
Теперь ему было известно о браке Шуинар значительно больше, чем ему хотелось бы знать. Он знал, что она просто оголодала, но искала не физической связи, а лишь всеобщего признания, и искренне желала возбуждать его эмоции от того, что он видит перед собой такую милую, но не оцененную по достоинству женщину.
Анжела часто на протяжении многих месяцев рассуждала о замечании Филиппа, когда столица, сделав опасный крен, на всех парусах неслась к установлению в стране новой монархии. Наполеон, заключив с папой мелкую сделку, добился его согласия прибыть в Париж, чтобы благословить восхождение на престол нового императора. В начале декабря Анжела вместе с другими дамами двора стояла среди членов конгрегации в храме Нотр-Дам, наблюдая за тем, как папа осуществлял помазание Наполеона на престол. Затем он, наложив на голову венец, склонился перед опустившейся перед ним на колени Жозефиной, чтобы возложить на ее прекрасную головку бриллиантовую диадему.
— Она сейчас похожа на крепостную! — прошептала Анжела стоявшей рядом с ней Клэр де Ремюза. Как и мадам де Сталь, ее приводил в бешенство новый кодекс законов, который, несмотря на резкие возражения со стороны некоторых советников Наполеона, уничтожал большую часть свобод, дарованных революцией французским женщинам.
— Тсс… — одернула ее Клэр.
Такому красочному зрелищу могли позавидовать самые великие, самые могущественные монархи. Таким теперь становился и он, Наполеон, отметила она про себя с негодованием. Некогда прославленный герой, теперь он превращался в деспота. Это, правда, было пока не ясно простому народу, но это не могло ускользнуть от любой более менее образованной женщины. 'Новая форма управления страной могла помочь Филиппу почувствовать себя увереннее, но сможет ли он вернуть свое поместье', — думала она.
Значительно позже, когда ее светская жизнь немного поутихла, она подробно описала в письме к Клотильде то, что произошло в Париже одним декабрьским днем:
'Кузены Филиппа принимали активное участие в подготовке коронации, — они подробно изучали старинные дворцовые обычаи, — как сообщила мне Клэр. Даже шествие от Тюильри до храма Парижской Богоматери было продумано в мельчайших деталях. Все генералы Наполеона были в парадной форме при всех регалиях, они ехали в королевских каретах, а за ними плотным строем шагали воинские подразделения в красочных мундирах.
Парижские портнихи и модистки лихорадочно трудились несколько месяцев подряд, чтобы обеспечить Жозефину и ее придворных дам новыми роскошными туалетами. На Жозефине была корона, украшенная драгоценными камнями, и они с Бонапартом ехали в карете с королевской буквой 'Н', начертанной на ее дверцах, которую тянули восемь лошадей. На Наполеоне была ярко-красная накидка, шитая золотом и усыпанная драгоценными камнями! Я, правда, не видела этого помпезного зрелища, так как мы уже были в храме, где уже более часа ожидали его, дрожа от холода.
На Наполеоне и Жозефине были надеты отороченные мехом, богато украшенные мантии, сшитые специально для коронации. Он первым подошел к папе, который осуществил его помазание, а затем благословил. Наполеон сам надел себе на голову корону! Потом он очень нежно возложил на головку Жозефины драгоценную диадему, сделав ее своей императрицей. Она покорно стояла перед ним на коленях. Ее тонкая шейка казалась такой уязвимой, и все против своей воли думали о судьбе этой несчастной императрицы. Все это произвело на присутствующих сильное впечатление.
Но эта церемония не завершила вереницу следовавших один за другим вечеров и балов, так как папе очень понравился Париж, и он хотел подольше оставаться в таком прекрасном городе! Это была такая восхитительная зима, поверь мне, Клотильда. Здесь требуется немало сил, большое нервное напряжение, чтобы пережить местную суровую зиму. Как я скучаю по таким прекрасным теплым денькам в своем 'Колдовстве', где я каждое утро отправлялась верхом на плантации, а тихими, мирными вечерами прислушивалась к пению рабов в их невольничьем квартале. Как я хочу тебя увидеть, Клотильда, увидеть твою маленькую дочку Мелодию, а также тетушку Астрид и дядюшку Этьена. И Мими. Боже, как я без вас всех скучаю!'
Отложив в сторону перо, Анжела посыпала листок мелким песком. Письма из Луизианы приходили очень редко, так как теперь Франция снова вступила в войну, — на сей раз почти со всеми европейскими странами, так как большинство монархов, опасаясь далеко идущих амбиций Наполеона, вступили в военный союз с Англией. В последнем, полученном от Клотильды письме, было столько теплых слов о ее очаровательном ребенке, о ее милой детской красоте, что, прочитав его, Анжела вконец расстроилась.
Она не сообщила Клотильде, что в течение долгих месяцев, выезжая из дома, постоянно искала глазами Минетт. Когда она ехала в карете по главным улицам Парижа, то непременно внимательно изучала всех попадавшихся ей навстречу женщин: чья-то голова с копной спутавшихся волос под дырявой шалью привлекала к себе ее внимание, но, разглядев лицо, она замечала, что оно слишком старое, слишком изнеможденное, и никак не могло быть личиком Минетт. Или она принималась, вся трясясь от отвращения, разглядывать миловидную, отчаянно накрашенную юную красотку, но когда ее карета подъехала поближе,
