Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы у неё не было инстинкта ко вторым ролям.
Тому, кто сражается с чудовищами, следует остерегаться, как бы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Из старых флорентийских новелл, — а кроме того, из жизни: buona femmina e mala femmina vuol bastone[39]. Sacchetti Nov. 86.
Соблазнить ближнего на хорошее о ней мнение и затем всей душой поверить этому мнению ближнего, — кто сравнится в этом фокусе с женщинами!
То, что одна эпоха считает злом, обыкновенно есть несвоевременный отзвук того, что прежде считалось добром, — атавизм более древнего идеала.
Вокруг героя всё становится трагедией, вокруг полубога — сатировской драмой, а вокруг Бога всё становится — чем же? быть может, «миром»?
Иметь талант недостаточно: нужно ещё иметь на него ваше разрешение, — не так ли, друзья мои?
«Где древо познания, там всегда рай» — так вещают древнейшие и новейшие змеи.
Всё, что делается из любви, происходит всегда по ту сторону добра и зла.
Возражение, смена темы, весёлое недоверие, насмешливость суть признаки здоровья: всё безоговорочное относится к патологии.
Чувство трагического ослабевает и усиливается вместе с чувственностью.
Безумие единиц — исключение, а безумие целых групп, партий, народов, эпох — правило.
Мысль о самоубийстве — сильное утешительное средство: с ней легко пережить иную мрачную ночь.
Нашему сильнейшему инстинкту, тирану в нас, подчиняется не только наш разум, но и наша совесть.
Следует отплачивать за добро и зло, но почему именно тому, кто сделал нам добро или причинил зло?
Мы охладеваем к тому, что познали, как только поделимся этим с другим.
Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их.
«Наш ближний — это не наш сосед, а сосед нашего соседа» — так думает каждый народ.
Любовь выносит на свет высокие и скрытые качества любящего — редкое, нетипичное в нём: поэтому она с лёгкостью вводит в заблуждение насчёт того, что служит у него правилом.
Иисус сказал своим иудеям: «Закон был для рабов — возлюбите Бога, как люблю его я, сын Божий! Какое дело нам, сынам Божьим, до морали!»
Ртом люди, конечно, лгут, но физиономией, которую они при этом строят, они всё же говорят правду.
У суровых людей душевность является предметом стыда — и некой ценностью.
Христианство дало Эроту выпить яду: он от этого хотя и не погиб, но выродился в порок.
Много говорить о себе — тоже способ себя скрывать.
В похвале больше навязчивости, чем в порицании.
Сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа.
Из человеколюбия мы иногда обнимаем первого встречного (потому что нельзя обнять всех): но именно в этом нельзя признаваться первому встречному...
Ненавидеть начинают не когда считают человека ниже себя, а лишь когда считают его равным или выше себя.
И вы, утилитаристы, вы тоже любите все utile только как повозку ваших склонностей — и вы тоже на самом деле не выносите скрипа его колёс?
В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его.
Чужое тщеславие приходится нам не по вкусу только тогда, когда оно задевает наше тщеславие.
Насчёт того, что такое «достоверность», может быть, ещё никто не удостоверился в достаточной степени.
Мы не верим в глупости умных людей — какое ущемление прав человека!
Последствия наших поступков хватают нас за волосы, не обращая никакого внимания на то, что мы тем временем «исправились».
Бывает невинность во лжи, и она служит признаком благой веры в какое-нибудь дело.
Бесчеловечно благословлять там, где тебя проклинают.
Откровенность вышестоящего раздражает, потому что на неё нельзя ответить тем же.
«Меня потрясло не то, что ты меня обманул, а то, что я тебе больше не верю».
