предстали перед Нюрнбергским судом, он нашел информацию о польских детях из Края Варты [8], подвергшихся онемечиванию в померанском Heim’e. Зентарский занялся поисками свидетелей. Ему удалось найти двух насильно угнанных в Германию поляков, служивших в «Лебенсборне», которые рассказали то, что слышали во время оккупации от местных немцев. «Приезжавшие в ‘Лебенсборн’ оплодотворять женщин эсэсовцы были все, как на подбор, высокие и голубоглазые. Они прогуливались с женщинами по городу и лебенсборнскому парку». Немецкие же историки утверждают, что все это обычные фантазии, порождение народной молвы, с самого начала сопутствовавшие «Лебенсборну». В 1945 году организация «Источник жизни» старательно ликвидировала все документы. После войны ремонтировавшие поместье «Борково» рабочие нашли только коробку со стеклянными пробирками, на которых были надписи с польскими, чешскими и немецкими фамилиями. Судья Зентарский вызвал «на осмотр места происшествия» также и Алодию Виташек. Но она немногое помнила. Что может запомнить шестилетний ребенок? Террасу с выставленными на солнышко колясками с младенцами. Игровую комнату с огромным полукруглым окном, скамейку, на которой вместе с другими детьми она сидела в ожидании своей Mutti.
Спустя три года дело за отсутствием доказательств было прекращено.
«Лебенсборн»? — ничего плохого
Летом 1941 года в Полчин (в то время Bad Polzin) приехала немка из Берлина, Эллен Лундт. Здесь она собиралась родить внебрачного ребенка, отец которого, женатый австриец, служил на торпедоносных катерах. Эллен хорошо запомнился вид из окна главного здания «Лебенсборна». В шесть утра медсестры уже начинали расставлять в парке коляски с грудничками. Ровными рядами стояли белые колыбельки с чистенькими простынками, а вокруг зелень, яркое солнышко. Благодать и безопасность.
В вестибюле висела фотография рейхсфюрерин Гертруды Шольц-Клинг, председателя объединения всех женских организаций Третьего рейха. В других Heim’ах на стене обычно был портрет матери Гитлера, «самой прекрасной из всех немецких матерей». Патриотичные немецкие матери отмечали ее день рождения (12 августа) по особо торжественному ритуалу. Политзанятий Эллен не помнит, хотя головной офис в Мюнхене требовал от директоров Heim’oв регулярных отчетов и разрабатывал специальные программы: совместные чаепития, прослушивание выступлений фюрера по радио, народные песни, краткий курс противовоздушной обороны, речи Геббельса, народные песни… Матери расово полноценных детей должны иметь «расовое», национал-социалистическое мировоззрение.
Сегодня восьмидесятивосьмилетняя Эллен Лундт, как и большинство матерей «Лебенсборна», не видит ничего плохого в организации, которая помогла ей родить двоих детей — сына в Bad Polzin и дочь в Heim Harz в Вернигероде. Тогда она не знала, а сейчас не хочет помнить, что эта якобы в высшей степени гуманная организация была одним из центров расовой гигиены и находилась в ведении ведомства СС, а после войны ее признали преступной. Эллен, кажется, припоминает, что, прежде чем она попала в Полчин, «Лебенсборн» проверил расовую чистоту ее и австрийского моряка. В специальной анкете был даже пункт о густоте волосяного покрова, ибо, чем меньше на теле волос, тем больше оснований считать тело арийским. Фамилии матерей и список отцов хранились под строгим контролем в Мюнхенском головном отделении «Лебенсборна». Расово неполноценные женщины не могли рассчитывать на место в Heim’e, а «неудавшиеся» дети уничтожались.
Немецкая журналистка Дороте Шмиц-Кёстер описывает в одной из своих книг, посвященных «детям фюрера», случай с Юргеном В., мальчиком, родившемся в полчинском Heim’e больным. Его забрали оттуда на «специальное лечение», что на языке Третьего рейха означало эвтаназию. Младенцев нашпиговывали люминалом и морфием. У детей с помутившимся от сильно-действующих препаратов сознанием возникало нарушение всех функций, они быстро заболевали воспалением легких и, не получая никакой медицинской помощи, умирали. Еще одно доказательство уничтожения «неудавшихся» детей «Лебенсборна» приводит немецкий историк Георг Лилиенталь. Среди документов одного из Heim’oв он нашел письмо с приказом о переводе умственно отсталого младенца в венское спецзаведение, которое действовало в соответствии с «идеей элиминации».
В секретных рапортах, попадавших на стол Гиммлера, имелось профессиональное описание каждой рожавшей в «Лебенсборне» женщины. Расово чистым и проверенным матерям легко было устроиться на работу в «Лебенсборн» или в иные, подведомственные СС, организации.
Гиммлер, который велел своим эсэсовцам пить минеральную воду, ибо она улучшает пищеварение, рекомендовал подавать на завтрак будущим матерям овсянку, поскольку «овес способствует укреплению нервной системы». Кормление грудью вменялось в обязанность всем женщинам без исключения. В специально отведенном для этого помещении одновременно кормили младенцев несколько матерей, а патронажная сестра затем проверяла, сколько каждый ребенок высосал молока. Если у арийской матери не хватало молока, ребенка подкармливала другая.
В домах «Лебенсборна» увидели свет одиннадцать тысяч детей, половина родилась вне брака. Шарлотта Д. из Полчина, которая год помогала в Heim’e ухаживать за грудничками, а теперь неохотно об этом говорит, заметила, что половина матерей оставляла здесь своих детей. Считалось, что они жертвуют их фюреру. Так дети попадали в приемные семьи — в качестве «подарка от фюрера».
Эллен Лундт своего сына Вождю не оставила. Михелю сейчас пятьдесят девять лет. Статный рослый мужчина, в отца-моряка. Занимается рекламой, сочиняет музыку, снимает документальные фильмы. В настоящее время работает над фильмом о сотрудничестве Штази с польской Службой безопасности. Живет в Берлине в двух шагах от Гюнтера Грасса. О том, что он «ребенок ‘Лебенсборна’» впервые узнал, когда пошел получать удостоверение личности. Он показывает нам свидетельство о рождении: Bad Polzin, «Лебенсборн» 18.09. 1941 г., 14 часов 15 минут, фамилия матери, в графе отец — прочерк.
— Помню, когда я женился, служащая отдела регистрации браков, увидев мое свидетельство о рождении, побежала показывать его коллегам. А моя жена сгорала от стыда, потому как думала, что меня произвели на свет в специальном месте, где люди плодятся как кролики, — смеется Михель. — А мама говорит, что я плод большой любви.
Дома «Лебенсборна» должны были стать источником новой аристократии СС. Гиммлер знал, что правильное раз-ведение нужно не только для сохранения расовых черт, но и для их совершенствования. Своим распоряжением он запретил принимать в СС каждого четвертого кандидата, если тот — сын эсэсовца, дабы уберечь «большую семью СС» от близкородственного кровосмесительства. Для улучшения породы требовалась свежая кровь. Источником для нее стали внебрачные дети эсэсовцев и дети других расово полноценных немецких солдат, зачатые или родившиеся за пределами Третьего рейха, и особенно в Норвегии, где было так много ценимой Гиммлером нордической крови. Поэтому в Норвегии открылось целых девять домов «Лебенсборна», которые должны были поставлять больше всего — после домов в самом рейхе — расово чистых детей. Беременных норвежек Гиммлер отправлял на юг Германии, дабы заселить менее «благополучные» с точки зрения чистоты расы территории. Примерно раз в год организовывались облавы на «арийских» детей в оккупированных странах, главным образом во Франции и Польше.
В 1975 году Германию потряс фильм «Во имя расовой чистоты», снятый по книге Марка Хилеля и Клариссы Генри, которые первыми попытались приподнять завесу тайны над «Лебенсборном».
Одна из рассказанных в фильме историй начинается в Рогозно. 1943 год. Немцы вывозят отнятых у семей маленьких «расово чистых» детей. Ирэнку, единственную дочку Брониславы Эвертовской, забрали из дома прямо с горшка. После войны ее отыскали в приемной немецкой семье. Когда сотрудник Красного Креста пришел за девочкой, приемные родители закрылись с ней в туалете и не выходили оттуда несколько часов. Потом они поменяли место жительства. Эвертовская тридцать лет ждала дочь. Съемочная группа отыскала Ирэну в Германии. Разговаривать с ними она не пожелала. Выслала на улицу своего адвоката, который, стоя перед камерой в черном плаще и черной шляпе, сообщил, что у госпожи Н. - муж и двое детей, она вполне довольна своей жизнью здесь и не собирается возвращаться в прошлое. Фильм заканчивается эпизодом, где показанная крупным планом Бронислава Эвертовская по-немецки обращается к дочери: «Дорогая Ирэна, напиши мне несколько строк. Мне шестьдесят семь лет, я скоро умру, и ты заплачешь и пожалеешь, что не захотела написать матери».
