Однажды Ёня попал впросак. Сразу как оформился.
Обеденное время. Он видит, Айрапетов пошел на кухню – вернулся довольный, сытый. Посоветовал Ионе идти, не стесняться. Иона пошел, куда сказано, говорит повару: «Мне бы покушать». Тот ему картошечку волной, петрушечку листиком, котлетку полтавскую, одну. Разве наешься? Иона обиделся.
Айрапетов смеется:
– Ты бы сказал: дай пожрать!
Так и попросил. Навалили – всего: и гречки, и картошки, и три котлеты, и большущий кусок сливочного масла на булке.
Зарплата небольшая. Зато чаевые и питание. Ну и, конечно, люди. Кого только Иона ни перевидал: все артисты прошли перед его глазами, и ученые, и композиторы, и писатели, и деятели, и иностранцы.
Как-то ночью, уже и буфет запечатали, в двери колотится человек. В белой рубашке-апаш, светловолосый. Иона его сразу узнал. А на дверях в ту ночь дежурил Пичхадзе – дверь приоткрыл и строго выговорил:
– Время-то у тебя какое в мозгах? Все заперто. Иди домой.
А тот ему в руку лепит большую бумажку:
– Пусти! Очень надо!
Пустил. Человек к Ионе подходит со слезами, – почувствовал, что отзывчивый, хоть и молодой:
– Ты мне в сыновья годишься! Достань отцу выпить! Я знаешь кто? – и деньги из широких штанин вытряхивает. А там – тысячи. Он ими трясет: – Что, вот это ничего не значит? А тут, между прочим, если ты не слепой, Ленин Владимир Ильич изображен в полном сходстве с реальностью! Или нет?! – Артист. Да такой, что весь мир дрожит от него. И вот – просит: – Все деньги бери, а мне выпить надо. Я тут рядом живу, что ж, по вокзалам бегать – сто грамм просить? Все кругом закрыто, все на замке.
Иона это воспринял как боевое задание, которое выполнить не в силах. Сердце рвется на куски – хочется помочь. А не может. Сильно расстроился.
Работа Ионе нравилась. Например, сидит в глубине гардероба – это когда затишье, конечно, обычно с утра, – оглядывается вокруг. Образцовый порядок: надежно высятся рядами стойки для вешалок, крючки на них, номерки. Чисто, тихо.
А часам к двенадцати потоком тянется народ. Потом опять затишье. Потом обед, народ туда-сюда, поест без задержки, а вечером – гулянье напропалую до самого упора в закрытие.
В одежный сезон только успевай поворачиваться. Но Иона всегда умел улучить минутку – посидеть в самом дальнем краю на своей табуреточке. И такой покой его охватывал, прямо заворачивал всего одеялом, убаюкивал. Внутренне даже вроде качал, как на волнах. Но Иона не спал, Боже упаси, просто выработал такую для себя систему проведения личного времени в рамках рабочего дня.
За три года работы – только благодарности.
Как бы там ни было, наступил известный пятьдесят третий год. Иона переживал, но на похороны Сталина не пошел. Хоть и отец родной – а холодно, март месяц, кости у Ионы сильно чувствовали холод, прямо невозможно терпеть напряжения.
Ну, надо жить дальше.
Айрапетов как-то говорит:
– Есть мнение, что евреи один за одного держатся и помогают. Что-то я у тебя ни одного еврея не встречал. Жениться тебе надо, чтоб все наладилось. Попроси у кого-нибудь из своих совета. В синагогу, что ли, сходи. Или что-то еще еврейское есть же. Точно. Не может не быть. Кстати, ты понятия не имеешь, а Пичхадзе – самый еврей и есть. Это у него вроде секрета. В паспорте он записан грузином, но еврей. И характер у него еврейский, не дай Бог. И как ты не разглядел? Вот к кому пойти, поклониться. Он тебе и невесту найдет. Через свою жену. Она пол-Москвы переженила.
Иона обиделся:
– Ну и что, что Пичхадзе еврей! Да хоть кто. С чего вы взяли, что раз я еврей, так мне надо к евреям ходить и на еврейке жениться? Вот у вас жена русская. И ничего. А про армян тоже много всякого рассуждают.
Айрапетов аж вскипятился:
– Ты мою жену не трогай! Я тебе про другое, а ты не слушаешь. Ну и не надо.
Поссорились. В квартире в коридоре столкнутся – отворачиваются в разные стороны.
Иона первый примирился:
– Варткес Ваганович, извините меня, как старший по возрасту.
Айрапетов на мировую пошел, но прежней дружбы не стало.
В одной смене работают – спасибо-пожалуйста исключительно по необходимости. Тяжело.
Ну, ничего.
Жил Иона совершенно один. На работу – с работы. Так что Айрапетов ему замечание сделал правильно. И насчет семьи намекнул совершенно верно. Но, скорее всего, на Иону не понадеялся в смысле понимания, а сам что-то обсудил с Пичхадзе. Потому что тот стал пристально смотреть на Иону и разговаривать со значением: откуда родом, чем занимался до войны, как был на войне, почему приехал в Москву, какую занимает жилплощадь. И не сразу – а помалу, помалу, спросит одно – и вроде дальше неинтересно.
Иона, конечно, сразу почувствовал, что его пытают, и сам для себя решил, что Пичхазиха взялась пристроить к нему, как к завидному жениху, какую-нибудь свою кандидатку. Ну, пусть. Даже интересно. Иона отвечает на поставленные вопросы, но в разговорной манере, не как в отделе кадров. Шутит при этом, только не через край, а тактично, с мерой вещей.
Наконец Пичхадзе говорит ему прямо:
– Хороший ты парень, Иона. И красивый. И порядочный. Я за тобой с первого дня наблюдаю. Лишнего не скажешь. Чужого не возьмешь – свое положишь. У меня есть тебе невеста. Такая девушка, если сразу не умрешь от счастья, так сто двадцать лет будешь с ней счастлив. Приходи завтра ко мне домой – на обед.
– Так суббота, я как раз на смене.
– Поменяйся, хоть с Айрапетовым. Приходи обязательно.
И написал адрес на бумажке. Улица Расковой. А на словах пояснил:
– Спрашивай Старую Башиловку. Нас переименовали в честь героини-летчицы, еще не все усвоили.
Иона прибыл без опоздания. А там – еврейская суббота. Самая настоящая. Пичхадзе в ермолке, жена его в парике, трое гостей, кроме Ионы: мужчина, тоже в ермолке, женщина – одного с мужчиной возраста, и девушка, совсем молоденькая.
Пичхадзе познакомил Иону:
– Это Израиль Исаакович Кременецкий, это его жена – Хана Гедальевна, это их дочка Софочка. А это – герой войны, орденоносец, Иона Ибшман. А это – моя жена – дорогая Серафима Ефимовна. Будем все знакомы.
Сели. Жена Пичхадзе зажгла свечи в семисвечнике. Пичхадзе прочитал молитву. Разлили вино.
Пичхадзе сказал:
– Гут шабес!
Выпили, стали кушать.
Холодные закуски лились рекой, суп с клецками, рыба фаршированная, и так далее. А сервировано не хуже, чем в «Национале».
Хана Гедальевна вставила:
– Моя Софочка отменная хозяйка, настоящая еврейская хозяйка. Мы не то что совсем кошер соблюдаем, но стараемся. У нас семья такая, что традиции уважаются от поколения к поколению. Софочка идиш знает в пределах разумного. А вы, Иона, как?
Иона возьми и брякни:
– Их хоб форгесн. Я после войны не могу слышать еврейской речи. Потому что она сильно смахивает на немецкий язык. И потом, столько горя из-за этого людям еврейской национальности! Говорят, что немцы евреям это сильно ставили в вину, что идиш похож на немецкий.
– Что вы говорите, Иона! – Хана Гедальевна выкатила глаза от удивления: – При чем тут язык, хоть и идиш? Разве за язык убивают?
