гигиены», где стояли умывальники и бочки с водой. Здесь было почти темно — лампочек не хватало. Свет падал из узкого окна — уже начинало светать.
Анка повернулась лицом к окну и стала подпарывать нитки, подхватывая их ногтем. Еще минута, и на ладони ее тускло блеснули маленькие часики на узком браслете. И тотчас же кто-то положил ей руку на плечо. Комендант!
— Ну что ж, Воропаева, — будничным голосом сказал он. — Пойдем…
Глава шестая
Белое и черное
Галя Левицкая вышла из кабинета полковника Тупинцева, непочтительно хлопнув дверью. Хорошо, что обивка была мягкой и дверь только глухо стукнула. Впрочем, Галине меньше всего было дела до того, как отнесется замначальника Управления к ее поведению. Впервые в жизни она почувствовала себя оскорбленной до слез. Впервые она оказалась в положении человека, стоящего перед высокой глухой стеной, о которую можно хоть головой биться, хоть кулаками стучать — она останется все такой же непроницаемой и бесстрастной.
«Какое он имел право? Как он смел! Что он — следователь, а я подследственная? Это же форменный допрос! И этот тон, и этот взгляд, и эта отвратительная манера вертеть в руке первый попавшийся предмет… „Почему вы отказываетесь подписать?“ — мысленно передразнила она Тупинцева. — Как же! Так я тебе и буду подписывать всякую грязь…».
Вчера вечером ей по телефону передали приглашение Тупинцева явиться к нему в Управление. Галя не смогла предупредить о своем отъезде Белоненко — он сам был где-то на соседнем лагпункте. Горин проводил ее до теплушки и попросил не задерживаться. Он не разделял ее тревоги, вызванной неожиданным приглашением к высокому начальству.
— Скорее всего, — сказал он, — это касается перевода Воропаевой и Волкова. Нам давно обещали решить этот вопрос.
— Странно, — пожала плечами Галя, — почему же — меня, а не капитана или вас?
— А вдруг ему захотелось поговорить с хорошенькой девушкой? — пошутил Горин. Но тревожное состояние не покидало Галю всю дорогу от колонии до Управления. Никогда еще не приходилось ей разговаривать с полковником Тупинцевым, на которого девушка всегда смотрела глазами, полными уважения и почтительности. Борис Николаевич пользовался в Управлении достаточным авторитетом.
Высокий, подтянутый, чуть полнеющий, но с легкой и быстрой походкой, этот серьезный и строгий человек вселял в Галю благоговейный трепет. Если ей случалось встретиться с ним в коридорах Управления, девушка спешила уступить ему дорогу, торопливо и благодарно отвечая на его сухое, короткое приветствие. И конечно, меньше всего могла предполагать Галя, чем окончится ее первое общение с этой недосягаемой личностью. Сначала строгий и величественный образ слегка потускнел и словно подернулся туманом. Потом сквозь эту дымку стали проступать незнакомые и уже искаженные очертания. Гале казалось, что перед ней сидит не полковник Борис Николаевич Тупинцев и что это не он произносит слова, которые Галя могла определить только как чудовищную клевету. И, наконец, все зашаталось и рухнуло.
— Это мерзость! — возмущенно крикнула Галя. — Вы не смеете говорить так о капитане Белоненко! Вы не смеете оскорблять Горина! Все, что написано в этих грязных доносах, — это ложь и клевета… Как вам не стыдно верить сплетням? Как вам не стыдно расследовать такую грязь?..
Она не замечала, как что-то меняется в лице Тупинцева, как все быстрее и быстрее вращается в его длинных, нервных пальцах карандаш, какое недоброе выражение приобретают его глаза.
— Значит, — холодно спросил Тупинцев, дав Гале вдоволь накричаться, — значит, вы отказываетесь помочь мне в расследовании этого дела? Я не требую, чтобы вы подписывались под этими, как вы их называете, доносами. Я прошу вас скрепить своей подписью то, что говорили вы сами. Ведь вы же не отрицаете, что между начальником колонии и заключенной Вороновой существуют отношения, выходящие за пределы дозволенного?
Галя закусила губы. О, как это подло! Воспользоваться ее неопытностью, ее доверчивостью и вызвать ее на «дружеский разговор», за которым скрывался самый настоящий опрос свидетеля! Он начал этот разговор издали. Спрашивал о порядках в колонии, о тех трудностях, которые приходится испытывать в работе с несовершеннолетними; зачем-то спросил о деревьях и кустарниках, которые рассаживают в зоне; потом перешел к вопросам культработы и производства. И Галина, тронутая и польщенная вниманием самого полковника Тупинцева к таким мелочам, как озеленение колонии, внеочередные письма Марины Вороновой домой, совместные совещания вольнонаемных сотрудников и воспитанников, рассказывала не только о том, что в действительности происходит в колонии, но и о своем отношении к происходящему. А он слушал, изредка задавая ей вопросы, что-то записывая на лежащем перед ним листе бумаги, иногда открывая какие-то папки и делая пометки там. И только когда он задал ей осторожный вопрос: «А как вам кажется, колонистка Светлова действительно питает какие-то нежные чувства к воспитателю Горину?» — Галя насторожилась и стала ощущать смутное чувство беспокойства и неловкости. «Значит, заключенная Воронова пользуется неограниченным правом посылать письма домой?.. И как часто посещает она квартиру Белоненко?.. До приезда в колонию Риммы Аркадьевны Голубец обсуждался вопрос о назначении Вороновой инспектором? Это значит — вместо вас?..».
Ответы Гали становились все невнятнее, все больше росло в ней чувство протеста и возмущения. А когда он, мельком взглянув на нее, стал читать то, что записывал («с ваших слов!»), — она, оскорбленная и взволнованная, стала говорить ему, что все записанное им звучит совсем не так, как было сказано ею; что она не ожидала «допроса»; что это нечестно — записывать сказанное в частной беседе… И тогда она увидела перед собой лицо совершенно незнакомого ей человека. Этот человек бесстрастно смотрел на нее и ровным голосом произносил совершенно чудовищные слова — о связи начальника колонии с заключенной, о разложении воспитанниц, которые влюбляются в воспитателей, о фантазии капитана Белоненко превратить исправительно-трудовую колонию в детский сад, о нарушении элементарных правил, существующих в системе исправительно-трудовых учреждений… Больше всего была потрясена Галя Левицкая тем, что все мелочи, все детали, имеющие отношение к Белоненко и Вороновой, собранные и записанные Тупинцевым, приобретают характер, действительно компрометирующий Белоненко. Это казалось Гале каким-то фокусом: берут тонкий шелковый платочек, прячут его в коробочку, и через секунду оттуда вылетает птичка. В устах полковника Тупинцева даже такое, казалось бы, невинное дело, как кустарники в зоне, принимало неожиданно грозное и таинственное звучание.
— Какое право вы имеете допрашивать меня? — в запальчивости повторила Галя.
Тупинцев с холодным неодобрением взглянул на нее и снова опустил глаза в свои бумаги.
— Это не допрос. Я не следователь, и меня интересует только то, что имеет отношение к нарушению инструкций и приказов центра. Вы поняли это?
— Нет! — крикнула Галя. — Ничего я этого не поняла и понимать не желаю! Мне понятно только одно: вы занимаетесь собиранием сплетен и хотите из этой мерзости что-то сделать! Но вам это не удастся! Слышите? Не удастся! Кроме вас есть здесь другие люди, и они не позволят, не позволят…
Больше говорить Галя не могла и выбежала из кабинета, хлопнув дверью. Торопливо сбегая по лестнице, она решила обязательно зайти к секретарю партбюро Богатыреву.
Дверь его комнаты была закрыта. Наверное, бюро уже началось, и Галя опоздала. Из соседней комнаты вышла инспектор отдела Раиса Марковна, кивнула Гале.
— Ты к Василию Ивановичу? Он на бюро. Что это, какая ты красная? Как из бани… Заходи к нам, я сейчас вернусь.
— Нет… — Галя расстроилась еще больше. — Я пойду, Раиса Марковна… До свидания.
Раиса Марковна проводила ее до конца коридора, рассказывая о сотруднице отдела Ниночке, которая выходит замуж за офицера из подшефного Управлению военного госпиталя. Галя почти ничего не слушала и рада была, когда Раиса Марковна оставила ее.
Проходя мимо последней у выхода двери, Галя остановилась: «Может быть, есть письма?» — и вошла в комнату. Пожилая женщина в очках и с усталым лицом повернулась на скрип двери. Узнав
