закружился на одном месте и, к моему несказанному ужасу, швырнул вырванный у Сафрара золотой шар на пол.
Не замечая больше ничего вокруг, я бросился вперед. Слезы застилали мне глаза. Опустившись на пол у разбитого яйца, я не в силах был даже сдержать вырвавшийся у меня крик отчаяния. Все кончено!
Яйцо разбито! Я потерпел неудачу! Царствующие Жрецы погибнут! Погибнет все! На эту планету и на родную мне Землю придут загадочные, таинственные «Другие», кем бы они ни были! Все кончено! Все погибло! Все пропало!
Все мои мысли и чувства были заняты разбитым яйцом, и лишь боковым зрением я заметил короткую агонию паравачи, покрывшегося страшными оранжевыми пятнами, опустившегося на пол и затихшего в предсмертных судорогах.
Камчак подошел к нему и сорвал черный капюшон. Его лицо стало оранжевым, вылезшие белки глаз остекленели.
– Это Толнус, – долетел до меня как-будто издалека голос Гарольда.
– Конечно, – сказал Камчак. – А кто же ещё это мог быть? Кто, кроме убара паравачей, мог послать своих всадников для нападения на фургоны тачаку, и пообещать предводителю наемных тарнсменов половину босков, золота, женщин и фургонов своего племени?
До меня с трудом доходила их речь. Мне вспомнился Толнус – один из четырех убаров народов фургонов, которых я встретил, впервые попав в тарианские степи, в земли кочевников.
Камчак нагнулся к распростертому на полу неподвижному телу и сорвал с него усыпанное драгоценными камнями бесценное ожерелье. Осмотрев его с презрением, он бросил его одному из своих людей.
– Отдайте это паравачам, – распорядился он. – С его помощью они смогут выкупить у кассаров и катайев хотя бы часть своих босков и женщин.
Стоя на коленях у разбитой скорлупы яйца, я едва сознавал происходящее, настолько был поглощен охватившим меня отчаянием. Я даже не сразу заметил, что Камчак с Гарольдом уже давно стоят рядом.
Я плакал, ничуть не смущаясь их присутствия. Я оплакивал не только провал своей миссии и крушение всего, за что я боролся – и я, и прежде всего Царствующие Жрецы, мой друг Миск, – но и сами их жизни, и жизни всех населяющих этот мир, и мою родную Землю, оставшихся теперь, очевидно, совершенно беззащитными перед загадочными «Другими»; я оплакивал и то существо, что дожидалось своего срока появления на свет и явившееся безвинной жертвой интриг и растянувшегося на столетия межпланетного конфликта; это существо, этот, так сказать, ребенок Царствующих Жрецов прекратил свою ещё не начавшуюся жизнь и этим похоронил надежды всех тех, кто так и не дал ему родиться.
Тело мое сотрясали безудержные рыдания.
Словно сквозь туман до меня донеслись чьи-то слова «Сафрар и Ха-Кил убежали» – и голос Камчака, приказывающего: – Отпустите слинов. Пусть поохотятся.
Вслед за этим об пол звякнули отстегиваемые с ошейников животных цепи, и мраморные своды гулко отразили удаляющийся топот их лап. Не хотел бы я оказаться на месте Сафрара.
– Крепись, воин из Ко-Ро-Ба, – с неожиданной теплотой прозвучал надо мной голос Камчака.
– Ты не понимаешь, мой друг, – сдерживая рыдания, пробормотал я. – Ты просто не понимаешь!
Тачаки в их черных кожаных одеяниях сгрудились вокруг нас. Мастер но приручению слинов также стоял рядом, держа в руках свисающие голые цепи. Ближе к стенам застыли рабы с мешками золотых слитков на плечах. Я начал улавливать гнилостный запах, исходящий от лежавших рядом со мной обломков скорлупы.
– Ну и запах, – поморщился Гарольд.
Он опустился на колени перед яйцом и с выражением глубокого отвращения на лице прикоснулся пальцем к бреши в скорлупе. Поднеся к лицу щепотку каких-то слепленных засохшей слизью золотистых песчинок, он задумчиво растер их между пальцами и ещё раз принюхался.
Я обреченно уронил голову, мне все было безразлично.
– Ты хорошо знаешь, что такое золотой шар Царствующих Жрецов? – поинтересовался у меня Камчак.
– Нет, – ответил я. – У меня никогда не было такой возможности.
– Неужели их яйцо такое? – саркастически заметил убар тачаков.
– Ну-ка, взгляни повнимательней, – подошел ко мне Гарольд.
Он поднес ближе к моему лицу свою ладонь, и на пальцах у него я увидел сухие золотистые пятна. Я смотрел на его ладонь, ничего не понимая.
– Оно мертвое, – сказал он.
– Мертвое? – удивился я.
Гарольд снова нагнулся к расколотому яйцу, наклонился над ним и извлек из скорлупы сморщенное, тронутое гниением, мертвое, наверное, уже в течение нескольких месяцев тельце нерожденного тарлариона.
– Я ведь говорил тебе, – с участливой теплотой напомнил Камчак, – что яйцо не имеет никакой ценности.
Я, пошатываясь, поднялся на ноги, изумленно глядя на обломки яйца. С трудом нагнулся и, погрузив пальцы в содержимое яйца, с удивлением всмотрелся в оставшиеся на них сухие темно-золотистые пятна.
– Это не яйцо Царствующих Жрецов, – сказал Камчак. – Неужели ты действительно полагал, что мы можем позволить неприятелю узнать местонахождение подобной вещи?
Я взглянул на него со слезами на глазах.
