Он жестом приказал женщине встать. Она сделала это и теперь стояла с поникшей головой.
Он вздернул ей голову за подбородок и щелчком, который был слышен по всему павильону, захлопнул ошейник. Цепь, прикрепленная к ошейнику, была намного длиннее, чем цепь, полагающаяся к сирику, – примерно двадцати футов длиной.
Затем в ритме музыки девушка повернулась и побежала прочь от воина, а он играл с цепью, пока танцовщица не остановилась где-то в двадцати футах от него, натянув цепь. Она не двигалась секунду и стояла, держась руками за цепь.
Я заметил, что Африз и Элизабет завороженно смотрели на танцовщицу. Камчак тоже не отрывал от неё глаз.
Музыка замерла.
И тут внезапно музыка началась снова, но уже в новом, энергичном ритме, выражающем неповиновение и гнев. Девушка из Порт-Кара превратилась в скованную самку ларла, кусающуюся, бьющуюся на цепи, она сбросила с себя свое черное платье и осталась в блестящих, переливающихся желтых шелках наслаждения. Теперь в её танце были ненависть и неукротимость, ярость, заставляющие её сжимать зубы и рычать. Она вертелась внутри ошейника (в тарианском ошейнике это возможно).
Она бегала вокруг воина, как плененная луна вокруг властного алого солнца, все время на натянутой цепи.
Воин стал дюйм за дюймом подтягивать цепь. Временами он позволял девушке отбежать, но не отдавал ей полную длину цепи, каждый раз уменьшая расстояние её свободы. Девушка меняла фигуры танца в зависимости от расстояния, на котором она находилась от воина. Некоторые из них были очень медленными, в них почти не было движений за исключением, может быть, поворота головы или движения руки, другие были стремительны и быстры или грациозны и вычурны, некоторые просты, некоторые выражали гордость, какие-то – вызывали жалость, но все время девушка подтягивалась все ближе и ближе к воину. Наконец его рука легла на тарианский ошейник, и он притянул измученную сопротивлением девушку к своим губам, подчинил её поцелуем, её руки легли на его плечи – и, покорная, она прижала голову к его груди. Он легко поднял её на руки и унес от костра.
Зрители швыряли золотые монеты в песок к огню.
– Она была прекрасна! – вскрикнула Африз.
– Я никогда не видела женщины, – сказала Элизабет, возбужденно поблескивая глазами, – которая бы так хорошо танцевала.
– Она была удивительна, – сказал я.
– А я имею только ничтожных кухонных девок! – сокрушенно заявил Камчак.
Мы с Камчаком встали. Африз внезапно прижалась головой к его бедру, глядя вниз.
– Научи, – прошептала она, – сделай меня такой рабыней.
Камчак запустил пальцы в её волосы, приподнял ей голову, чтобы она смотрела на него. Ее губы приоткрылись.
– Ты была моей рабыней несколько дней, – сказал он.
– Сегодня ночью, пожалуйста, господин, сегодня…
Камчак легко поднял её, перебросил, все ещё скованную, через плечо. Она вскрикнула, а он, распевая тачакскую песню, затопал прочь. У выхода он на секунду остановился, повернулся и посмотрел на нас с Элизабет. Он вскинул правую руку в приветственном жесте.
– На ночь маленькая варварка твоя.
Я рассмеялся. Элизабет посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на меня.
– Это его приказ? – спросила она.
– Разумеется, – сказал я.
– Конечно, – сказала она.
– Почему нет?
Затем она внезапно дернулась в цепях, но встать не смогла и чуть не упала, опершись на левую руку.
– Не хочу быть рабыней! – заплакала она. – Не хочу быть рабыней!
– Мне жаль, – сказал я.
Она посмотрела на меня, в её глазах были слезы.
– У него нет такого права! – вскрикнула она.
– Оно у него есть.
– Конечно, – рыдала она, уронив голову. – Это словно с книгой, со стулом, с животным. Она твоя! Бери ее! Подержи её до завтра! И верни утречком, когда закончишь с ней!
– Ты надеялась, что я смогу купить тебя?
– Ты не понимаешь? Он мог меня отдать любому, не только тебе, но любому, любому!
– Это правда, – сказал я.
– Любому! Любому' Любому!
– Перестань, – сказал я. Она встряхнула головой, посмотрела на меня и выговорила сквозь слезы:
– Кажется, господин, что сейчас так вышло, что я твоя.
