– Быстрее давайте, – поторопил другой, – еще сумеем перехватить.
Главный в сердцах стукнул кулаком по поддерживающему полог шатра стрлбу. Глубоко врытый в землю столб, закачавшись, едва не рухнул.
– Вооружить людей, – скомандовал он. – Взять луки, паек. Всем собраться через десять инов.
– Слушаюсь, предводитель, – отчеканил один из воинов. Мужчины вышли из шатра. Раненых унесли.
Главный повернулся ко мне. Я отпрянула. Кроме него в шатре оставалось еще человека четыре – включая того, что держал меня на привязи.
Главный схватился за мое последнее, пятое сверкающее покрывало. Сквозь тончайшую ткань мое испуганное лицо было хорошо видно. Оно прикрывало меня лишь символически, но когда его сдернут, на моем лице не останется и символического покрова. Я предстану перед мужчинами с открытым лицом. Удивительно, как меняется восприятие! Безусловно, оно зависит от обстановки и традиций. На Земле лишь очень немногие женщины прикрывают лицо, зато большинство прикрывают тело. Так велят тамошние традиции. На Горе почти повсеместно женщины традиционно прикрывают и лицо, и тело. Строго говоря, за тем, чтобы было прикрыто лицо, следят, пожалуй, даже более ревностно. Ведь тела человеческие, пусть и совсем разные, все равно больше схожи между собой, чем лица. Поэтому та, кто не желает предавать гласности свои чувства, свою частную жизнь, стремится прикрыть именно лицо. Лицо гораздо ярче, чем тело, отражает переживания человека, его характер. Так что же надо скрывать в первую очередь тому, кто не хочет выставлять душу напоказ? Разве зеркалом души называют тело? Так зачем же свободному человеку скрывать его? И разве человек не имеет права таить от окружающих свои мысли и чувства, все то, что так явно отражается на лице? Однако все должно быть к месту. Покрывало уместно, когда женщина одета. И наше восприятие во многом зависит от того, как воспринимают открытое или завешенное покрывалом женское лицо мужчины, от того, как жаждут они рассмотреть наши черты. Открыть лицо перед этими мужчинами я боялась. Во многих горианских городах лицо перед посторонними открывают только рабыни.
Рука, сжимающая покрывало, отбросила его прочь. Мое лицо открыто. От стыда я зажмурилась. Краска бросилась в лицо. Словно сорвали последний клочок вуали, выставив меня на всеобщее осмеяние. Вот о'ни, как на ладони – все чувства, все мои переживания. Стоя с открытым лицом перед мужчинами, даже в платье почувствовала я себя обнаженной рабыней.
– Да свободная ли ты, красавица моя? – спросил главный.
Покрывало сорвано, вот они – мои губы. Открыты перед ним, перед его губами, его языком. В его глазах свободная женщина без покрывала – все равно что рабыня. Я взглянула на него.
– Отпусти петлю, – велел он державшему ремень воину.
Тот повиновался. Ремень свободно повис на моем запястье.
– Свободной женщине не пристало ходить на привязи, – объяснил он мне.
Обошел вокруг меня, разглядывая пристально, словно раздевая.
– Ты свободная, красавица моя? – Вынул из ножен меч. Я вздрогнула. – Свободная? – Меч коснулся моей левой лодыжки, медленно, словно любопытствуя, пополз вверх, поднимая подол платья. – Надеюсь, – проговорил он, – ради твоего же блага, что ты свободная. Иначе добра не жди.
Меч скользил вверх по ноге. Платье поднималось все выше.
– Сними туфли, – приказал он.
Я, дрожа, повиновалась.
Еще выше, еще, вот лезвие меча уже у колена.
Три рабыни не спускали с меня встревоженных глаз.
Вот платье уже на дюйм выше колена.
– Для свободной, – пробормотал он, – ты довольно хорошенькая.
– Предводитель! – позвали снаружи. – Люди готовы.
– Сейчас приду, – бросил он и снова внимательно посмотрел на меня. Кажется, разозлился.
– Ты нас одурачила, – вкрадчиво начал он. В голосе зазвучала неприкрытая угроза, – так что надеюсь, что ты свободная.
Лезвие поползло еще выше. Меня трясло.
– Однако, – заметил он, – ножки ничего. Вполне подходящие для рабыни. А может, это и есть ножки рабыни?
Все. Подол поднят до бедер. Кожу холодит сталь. Негодующе вскрикнули мужчины. Отпрянули, задыхаясь от ужаса, рабыни.
– Так я и думал, – объявил главный. Отступил назад, но меч в ножны не убрал. – Даю тебе двадцать инов, чтобы снять одежду свободной женщины и обнаженной лечь у моих ног.
Обезумев от отчаяния, я, рыдая, сорвала с себя платье и бросилась к его ногам. Он горианин, мужчина, хозяин. Я – рабыня.
– Поза связывания! – прорычал он.
Я лежала, распростершись у его ног. Для лежащей девушки поза связывания означает скрещенные за спиной руки и сдвинутые лодыжки. Я мгновенно приняла требуемую позу.
Никаких чувств не отразилось на его лице. Да и для всех присутствующих ровно ничего особенного в этом не было. Кто я? Всего лишь лежащая у ног мужчины рабыня, которой велено принять позу связывания. Никто, включая и меня самое, ничего другого и не ожидал. Неповиновение? Немыслимо! Рабыни на Горе повинуются всегда.
Повернувшись к двум мужчинам, главный что-то отрывисто проговорил. Потом обратился к рабыне. Та,
