надев сирик, ее швырнули к скале. К ней пробралась Этта и, укрыв попоной, принялась баюкать и утешать, приговаривая: «Бедная рабыня».
А мы, рабыни, отправились спать.
– Бегите! – крикнул, опуская факел, мужчина.
Мы бросились врассыпную.
Бешено озираясь в темноте, хватая ртом воздух, я остановилась среди стоящих на сваях соломенных хижин, ярдах в пятидесяти от линии.
Факел уже воткнули в землю. Рабыня Турнуса с затянутой на шее вместо ошейника веревкой, закрыв глаза, откинулась назад, прижавшись к держащему ее мужчине. Голова ее покоилась у него на плече. Его рука крепко прижата к ее телу. Он отсчитывал удары сердца, но голоса его я не слышала.
Оглянувшись, я бросилась дальше по длинному проходу между хижинами. Рука наткнулась на бревна частокола. Я прижалась щекой к гладко оструганной древесине. Не отрывая ладоней от дерева, отступила на шаг, глянула вверх. Футов на восемь над головой – остроконечные вершины кольев. Прижавшись к ограде спиной, я вгляделась в темноту. Узкая немощеная улочка. Ближе к центру, на пятачке вокруг костра сидят мужчины, лица освещены сполохами пламени. Но вот юноши уже нетерпеливо поднимаются на ноги.
– Некуда бежать! – стенала очутившаяся рядом со мной Бусинка.
– Мы рабыни, – отрывисто бросила я. – Все равно попадемся.
Поплевав на ладони, парни вытирали их о себя – чтобы руки не скользили, когда придется хватать добычу.
На меня – я знала – охотников хватало. Зрители заключали пари: кому удастся притащить меня в круг, очерченный у факела. Спорили и на других девушек. Двое – рыжий громила и юркий темноволосый – поспорили, кто добудет Бусинку.
Я увидела вползающую в хижину Чанду.
Бусинка, отвернувшись от меня, бросилась бежать вдоль частокола.
Я кинулась следом, свернула к хижинам и вдруг обмерла от страха – совсем рядом, меньше чем в футе от меня, послышалась бешеная возня. Вскрикнув, я зажала руками рот. Из-за мощных перекладин на меня смотрели десятки налитых кровью глаз – я попала в один из поселковых загонов для слинов. Прижимаясь мордами к бревнам, звери грызли перекладины. Оступаясь и спотыкаясь, я попятилась назад. И снова бросилась бежать.
Ни Марлу, ни Этту, ни Лену я не видела. Исчезла куда-то и Бусинка.
Вдруг из-под брошенного куска рогожи показалась белая лодыжка. Донна.
– Прикройся, рабыня, а то вмиг найдут! – сердито крикнула я, натягивая на нее рогожу. Донна скорчилась, дрожа, прикрыв руками голову. Тоненькая, с маленькой грудью и стройными ногами, темноглазая, темноволосая, Донна, хоть и носила земное имя, родилась, как успела я понять, на Горе. Немало горианских имен, как и многие слова в языке Гора, явно пришли сюда с Земли. Прежде Донну звали Таис. Рабыней она стала в восемь лет, но пригодной для мужчин ее сочли лишь в семнадцать, тогда на ее тело поставили клеймо. Имя Донна было сначала ее рыночным именем. Выставляя девушек на продажу, им часто дают имена – так аукционисту проще расхваливать товар. К тому же, когда у стоящей на помосте девушки есть имя, торги идут оживленнее. Я думаю, имя придает процессу купли-продажи остроту, делает товар менее обезличенным. «Взгляните-ка, щедрые покупатели, на Донну! Какое тело! Ну разве Донна не красавица? Встань прямо, Донна. Ну, почтенные покупатели, какую цену мы назначим за Донну?» Возможно, первую Донну в ошейнике и в цепях привезли сюда с Земли. Имя ее понравилось хозяевам, показалось вполне подходящим для рабыни, и с тех пор время от времени так называют невольниц – иногда местных, иногда рожденных на Земле. Таис – слишком изысканное имя для рабыни. Потому прелестную семнадцатилетнюю горианскую девушку и продали в Ко-ро-ба, дав ей имя Донна – рабские имена подзадоривают покупателей. Кстати сказать, многие земные имена на Горе дают только рабыням. С точки зрения мужчин Гора, земные женщины годятся лишь в рабыни. Но Донна, хоть ее и признали вполне подходящей для мужчин, была продана в Ко-ро-ба заезжему торговцу Клеоменесу из Крепости Сафроникус – он взял ее с собой и подарил леди Сабине, своей избалованной дочери. Так она стала рабыней женщины. До той ночи, когда над ней, прикованной на цепь вместе с нами, надругались двое воинов моего хозяина, Донна была девственницей. С тех пор время от времени ей приходилось удовлетворять мужскую похоть, но из всех девушек Клитуса Вителлиуса больше всего от мужчин доставалось Марле, Этте и, как ни странно, мне. Чем красивее я становилась, тем чаще меня насиловали, а чем чаще меня насиловали, тем красивее я становилась. Мне кажется, я понимала, что мешает Донне. Она боялась мужчин. Конечно, рабыня должна их бояться – в разумных пределах, но, кроме того, в них нужно видеть источник наслаждения. Робость и неуверенность в себе, от которых все никак не могла избавиться Донна, порождались, мне кажется, страхом, что она не сумеет доставить мужчине удовольствие. Одно дело, когда, опрокинув навзничь, тебя насилуют, и совсем другое, когда тебе лениво бросают: «Сделай мне приятно!» Часто вся ответственность за это «приятно» ложится на нежные, хрупкие плечи рабыни. Ей – и именно ей, зависимой, подневольной – приходится изо всех сил стараться, ублажая господ. Едва поняв, насколько течение моей жизни на Горе зависит от умения доставлять мужчинам наслаждение, я бросилась к Этте, умоляя научить меня. Помощь ее была неоценима, она научила меня многому, до чего сама я в жизни не додумалась бы. Ей довелось, обучаясь женским премудростям, провести несколько недель в бараках Ара, куда, недовольный такой недотепой, отправил ее Клитус Вителлиус. Училась она усердно и когда вернулась, к утру стало ясно – продавать ее не придется. Азами искусства рабынь она овладела. Искусство это, надо заметить, непросто, весьма замысловато и многогранно, в нем причудливо переплелись множество тонкостей – и бытовых, и сексуальных, и психологических. А еще – изыски в области кулинарии, косметики, пластики. Не чуждо оно и некоторого артистизма. Точно художник или музыкант, рабыня непрестанно совершенствуется, творя красоту и радость – для себя и своего хозяина. Я усвоила основы быстро. Донна – нет. Может быть, я более практична. А может, я по натуре рабыня, а она – нет. Я – землянка. Мужчины Гора считают земных женщин прирожденными рабынями. Может, я и есть прирожденная рабыня. Наверно, в этом и заключается разница между Донной и мной. Хотя, как мне кажется, все женщины, как и я, прирожденные рабыни. Я уверена – Донна научится. Она красива. Ей бы только немного освоиться. Да еще, чтобы в женщине проявилась рабыня, нужен хороший хозяин.
В центре поселка послышались крики. Погоня началась.
– Не бойся, Донна, – зашептала я, – бить не будут. Ну, долго не будут, во всяком случае. По-настоящему стараться и не придется. Всего лишь крестьянские парни – толком и не знают, где у женщины что.
И я бросилась бежать между темными хижинами.
