самим не справиться, даже если он будет пустой. В хорошеньком мы «окажемся положении, да и семейство Хендрири тоже, если мальчишка укатит в Лейтон-Баззард и оставит нас взаперти. Скажи ему, куда мы направляемся… на это поле, которое зовут Паркинс-Бек… но ни словечка о пещере на склоне… и пусть он напомнит, как туда пройти и не сбиться с пути… Последнее время здесь, в доме, довольно прохладно, а ведь уже март, спроси, не выпал ли снег. Если выпал, мы пропали: нам придется ждать…
«Но разве можем мы ждать?» — спрашивал себя Под, вешая моток просмоленных ниток на гвоздь в дранке и задумчиво беря в руки шляпную булавку. Верно, в приступе великодушия Хендрири сказал: «Мы все вместе попали в беду… и что наше, то ваше». Но потом, обсуждая с Хомили их уход из дома, Люпи заметила: «Не считай меня жестокой, Хомили, но в такие времена каждый думает о своих. На моем месте ты сказала бы то же самое». Она не скупясь давала им разные вещи, — Под прежде всего подумал о рукаве плаща, — подарила Хомили наперсток с колечком от рождественского пудинга, — Хомили надела его на шею; но полки в кладовой вдруг оказались пустыми, все припасы были забраны и спрятаны где-то в другом месте, а им Люпи выдала пятнадцать сухих горошин, которых, сказала Люпи «им, надо надеяться, хватит». Они вымачивали их у себя наверху в мыльнице, а затем Хомили брала по три горошины вниз и варила их на плите.
«Хватит, но на сколько? — спрашивал себя Под, счищая пятнышко ржавчины со шляпной булавки. — Как новенькая, — подумал он, попробовав пальцем острие, — чистая сталь и длинная, длиннее, чем он сам. Нет, придется им уходить, как только путь будет свободен, не важно, выпал снег или нет…»
— Кто-то идет! воскликнула Хомили. — Должно быть, Арриэтта.
Они подошли к люку и помогли ей взобраться на пол; они заметили, что глаза девочки сияют, а щеки горят огнем. В одной руке она держала длинный стальной гвоздь, в другой — ломтик сыра.
— Это нам на сейчас, — еле переведя дух сказала Арриэтта, — там, внизу, еще куча всякой всячины. Том засунул все через дыру за дровяным ларем. Ломоть черствого хлеба, сыр, шесть печеных каштанов и яйцо.
— Неужто куриное яйцо? — сказал Под. — Да.
— О боже! — воскликнула Хомили. — Как нам закатить его сюда, наверх?
— И как сварить его? — добавил Под.
Хомили тряхнула головой.
— Я сварю его вместе с горохом там, у Люпи. Это наше яйцо, никто и словечка не скажет.
— Оно уже сварено, — прервала их Арриэтта, — вкрутую.
— Слава богу! — воскликнул Под. — Я возьму с собой вниз лезвие — мы сможем занести его сюда по кусочкам. Так что ты узнала? — спросил он Арриэтту.
— Погода вовсе не плохая, — ответила она. — Том говорит, когда выходит солнце, совсем тепло и пахнет весной.
— Ты мне прежде всего скажи, — прервал ее Под, — как нам выбраться из дома.
— С этим тоже все в порядке. В самом низу входной двери есть дыра, там, где дверь толкали ногами. — Том всегда так делает, когда у него полны руки сучьев. Но они заколотили ее дощечкой, чтобы в дом не попали полевые мыши. Двумя гвоздями — по гвоздю с каждой стороны. Это один из них, — показала она на принесенный гвоздь. — Все, что нам надо сделать, говорит Том, повернуть дощечку вверх на втором гвозде да закрепить чем-нибудь — и путь открыт, мы сможем выйти наружу. А когда мы уйдем, дядя Хендрири и братцы снова ее прибьют… если захотят.
— Прекрасно, — сказал Под, — прекрасно… — У него был очень довольный вид. — Конечно, они захотят, из-за мышей. И когда, он говорит, они уезжают — я имею в виду: он и его дед?
— Как он и раньше сказал — послезавтра. Но он так и не нашел хорька.
— Прекрасно, — повторил Под; хорьки его не интересовали. — А теперь давайте быстренько нырнем вниз и поднимем сюда продовольствие, пока его никто не увидел.
Хомили и Арриэтта спустились вместе с Подом, чтобы ему подсобить. Они отнесли наверх хлеб и сыр, и печеные каштаны, но яйцо решили не трогать.
— В курином яйце куча еды, — сказал Под, — и вся она чисто и аккуратно упакована, если так можно выразиться, в скорлупе. Мы возьмем яйцо с собой, когда уйдем отсюда, и возьмем в том виде, в каком оно есть.
Поэтому они закатили яйцо за стенную панель и спрятали в темном углу под стружками.
— Здесь оно нас и подождет, — сказал Под.
Глава восьмая
В день отъезда человеков добывайки старались вести себя как можно тише. Собравшись вокруг стола, они с любопытством и волнением прислушивались к хлопанью дверей, глухим ударам, беготне вверх и вниз по лестнице. До них доносились голоса, которые они никогда раньше не слышали, звуки, которые они не могли распознать. Они продолжали сидеть, притаившись, еще долго после того, как захлопнулась входная дверь и наступила тишина.
— Кто знает, — шепнул Поду Хендрири, — они еще могут за чем-нибудь вернуться.
Но постепенно безмолвие покинутого дома каким-то таинственным образом просочилось к ним сквозь штукатурку и дранку, и Под почувствовал, что дом действительно пуст.
— Думаю, все в порядке, — наконец отважился он сказать, — может, кто-нибудь из нас пойдет на разведку?
— Я пойду, — сказал Хендрири, поднимаясь на ноги. — Не трогайтесь с места, пока я не подам сигнал. Мне надо, чтобы было совершенно тихо.
И он ушел. Все молча сидели вокруг стола. Хомили не сводила глаз с трех небольших узлов, привязанных к шляпной булавке. Люпи одолжила Хомили свой кротовый жакет… который стал ей узок: на Арриэтте был шарф Эглтины; высокая, стройная девушка накинула его Арриэтте на шею и трижды обмотала, так ничего и не сказав. «Она хоть когда-нибудь говорит?» — спросила как-то Хомили у Люпи, воспользовавшись ее хорошим настроением. «Почти никогда, — сказала Люпи, — и не улыбается. Она стала такой после того, как еще девочкой убежала из дома. Не один год прошел с тех пор».
Но вот вернулся Хендрири и сказал, что путь свободен!
— Лучше зажги свечи, сейчас позднее, чем я думал.
Один за другим они спустились по спичечной лестнице, больше не боясь шуметь. Дровяной ларь был далеко отодвинут от стены, и они гуськом вошли в комнату, высокую, как собор, огромную и тихую, — лишь их голоса отражались от стен, — сами себе хозяева: ходи, куда хочешь, делай, что пожелаешь. Окно, как Под и предвидел, было закрыто ставнями, но через небольшое оконце, низко прорезанное в толстой стене, просачивались последние бледные лучи заходящего солнца. Братцы и Арриэтта были вне себя: они носились взад и вперед между ножками стульев, обследовали пещеру под столом, где в свете свечей плясала висящая там паутина. А сколько было сделано открытий, сколько найдено сокровищ! — под половиками, в щелях двери, между свободными камнями очага… Здесь булавка, там спичка, пуговица, старая запонка от воротничка; почерневшая монета, коралловая бусина, крючок без петельки, отломанный кончик грифеля от карандаша (Арриэтта бросилась к нему и тут же спрятала его в карман: ей не разрешили взять с собой дневник, пришлось оставить его вместе с прочими «не самыми важными» вещами, но кто знает…). Затем, поставив на пол свечи, они принялись взбираться кто куда — все, кроме Люпи, которая для этого слишком растолстела, и Пода с Хомили, стоявших у входных дверей. Хендрири решил залезть на висевшее на гвозде пальто, чтобы проверить карманы, но ему было далеко до Пода, и он повис на рукаве, еле переводя дыхание и обливаясь потом, — пришлось старшему сыну его вызволять.
— Надо было забираться по петлям, — шепнул Под Хомили, — за них можно цепляться ногами, а карман подтащить к себе за материю. Никогда не надо лезть прямо к карману…
— Хоть бы они угомонились, — шепнула в ответ Хомили, — пока мы не уйдем.
В обычное время она и сама получила бы удовольствие от этой игры: «что нашел, то мое», где любые средства хороши — что лучше для добывайки, чем охота за добычей без помехи, — но сейчас все омрачала мысль о ждавших испытаниях, и паясничание родичей казалось ей глупым.
