или информатор, произнес эту фамилию. Дверь закрылась, и Назим снова двинулся следом за Септимусом — через базарную площадь и вниз по Саутгемптон-стрит. Здесь он обнаружил, что зря беспокоился о карете. Она была уже здесь, ожидала в начале улицы. Назим заметил, как мистер Прецепс кивнул сидевшим в карете, прошел дальше по улице и исчез за дверью одного из домов.
Назим остановился, не доходя до кареты, слившись со стеной, недалеко от угла, откуда открывался хороший обзор всей улицы, и застыл в ожидании. Было по-прежнему тихо. Через час с небольшим дверца кареты открылась, и из нее вышла девушка. Она двинулась вниз по Саутгемптон-стрит и вошла в ту же дверь, что и Септимус. Карета направилась на запад. И снова Назиму был предоставлен мучительный выбор между погоней и ожиданием. Он предпочел остаться. Становилось все темнее, и он уже начал было думать, что ошибся в своем выборе, но тут дверь открылась, девушка на цыпочках выбралась из дома и бесшумно пошла по мостовой. Дойдя до конца улицы, она оглянулась. Дверь с грохотом распахнулась еще раз. Тогда девушка бросилась бежать, забыв обо всех своих предосторожностях. Следом за ней мчался растрепанный преследователь, и в лунном свете Назиму сперва показалось, что это Септимус. Но он узнал розовое пальто. Молодой человек пробежал мимо, и Назим припустился за ним. Почему-то Назим вовсе не удивился, обнаружив, что гонится вовсе не за своим прежним подопечным. Ведь Лжеламприер так любил впутываться в разные неприятности!
Началась странная погоня: три пары ног быстро бежали по мостовой. Назим тенью следовал за Ламприером, зная, что тот, в свою очередь, тенью следует за девушкой. Они зигзагами мчались на запад, к Хеймаркету, где и девушка, и молодой человек в розовом пальто пропали. Назим прошелся вверх по улице, глядя налево и направо. Черная карета снова поджидала в аллее, ответвлявшейся от главной улицы и тянувшейся вдоль северной стороны театра. Точно такая же аллея проходила с другой стороны, но она была пуста. В Хеймаркете было больше людей, чем на маленьких улочках, по которым Назим бежал от Саутгемптон-стрит. То здесь, то там мелькали мужчины и женщины, прогуливавшиеся по двое или по трое. Луна поднялась выше, и в холодном свете ее лучей лица прохожих казались выбеленными мелом. Назим ходил взад-вперед по аллее за театром. Он помнил, что на фабрике девушка сыграла роль приманки, завлекшей Лжеламприера, точно так же, как этой ночью она завлекла его в театр. А этот Септимус… он появился чуть позже, словно ангел-хранитель, защищающий хороший товар от порчи. Но сегодня ночью девушка, может быть, хотела предупредить Лжеламприера; а Прецепс проник в его дом без труда. Лжеламприер явно доверял ему, хотя Септимус, несомненно, работал на Девятку. По крайней мере на двоих из девяти… Теперь только восьми, поправился Назим, напомнив себе о трупе настоящего Ламприера в переулке Синего якоря.
Прошло больше часа. Справа послышался шум, чьи-то шаги, направляющиеся к карете, и голос девушки; Назим свернул за угол и увидел, что дверца кареты закрылась, заглушая голос. Он подошел ближе и услышал, что внутри, в карете, происходит какая-то борьба; голос девушки звучал резче, чем обычно:
— Отпустите меня, отпустите! Вы обещали мне, что ему не причинят вреда! Вы же поклялись, будьте вы прокляты!
Назиму показалось, что она хочет выйти из кареты, а ее не пускают.
— Прекрати! — раздался через минуту-другую монотонный голос Ле Мара, и еще раз: — Прекрати!
Какая бы угроза ни прозвучала затем в темноте кареты, она оказалась действенной, так как голоса сразу умолкли и все затихло. Назим подкрался почти вплотную к экипажу, думая, что тот может тронуться с места в любой момент, но лошади продолжали стоять. Назим услышал где-то в высоте шумный порыв ветра. Горячий ветер усиливался, люди все прибывали к театру, они расхаживали перед его фасадом взад-вперед небольшими группами. Внимание Назима обострилось, ему снова почудилось что-то знакомое в этих группах. Тяжелые шаги были слышны почти рядом, когда Назим отвернулся от заинтересовавшего его зрелища и узнал мощную фигуру партнера Ле Мара, двигавшегося к карете.
Сначала Назиму показалось, что его нельзя не заметить в ярком лунном свете, но великан шел, словно во сне, и голова его была запрокинута кверху, к ночному небу. Лицо было мертвенно-серым, он жадно глотал ртом воздух, словно хотел что-то сказать, но внезапно онемел. Бескровное лицо с пустыми глазами проплыло мимо Назима, и карета слегка покачнулась под тяжестью его тела. Назим приник ухом к стенке кареты и услышал вопрос Ле Мара:
— Все кончено, виконт?
Но тот не ответил, и Ле Мара повторил свой вопрос.
— Нет, — наконец ответил виконт. — Он жив. Девушка радостно вскрикнула.
— Я покончу с ним, — сказал Ле Мара.
— Нет! — сказал виконт.
— Я найду его… — Но виконт, видимо, удержал Ле Мара. Голос его звучал совсем тихо.
— Прошлое вернулось. Я видел это там, наверху. Оно меня нашло. Ты знаешь, о чем я говорю…
— Прецепс поступит с мальчишкой так, как мы сказали, если мы сейчас его не найдем.
— Оставь это, я сказал. Пойми, его надо пока оставить в покое. Сейчас нам на крючок идет рыбка побольше, а если мальчишка появится, они разделят судьбу. Поехали.
Когда карета двинулась с места, Назим вышел на Хеймаркет и увидел, что она свернула на север. Потом он без труда нашел юношу. Лжеламприер лежал на земле с другой стороны театра, и с ним был Септимус Прецепс. Хеймаркет был полон людей, бродивших по улицам, и Назим смешался с толпой. Вскоре появились и эти двое: сперва Прецепс, а за ним, опираясь на него, Лжеламприер, моргавший за стеклами очков. Его нельзя было не заметить, его розовое пальто так и бросалось в глаза. Они пробирались через столпотворение прохожих. Назим пошел следом. Подходя к Саутгемптон-стрит, они словно обменялись ролями, и теперь уже Лжеламприер вел Септимуса мимо воинственных групп. Горожане повсюду возникали, словно ниоткуда, сбиваясь в толпы и снова разбредаясь, но постепенно стало очевидно, что общее движение направлено к востоку. У некоторых лица были раскрашены. Какая-то компания размахивала дубинками и хлопала в ладоши. Повсюду повторялось имя Фарины.
Когда Септимус со своим спутником скрылись в доме на Саутгемптон-стрит, Назим ощутил, что людские толпы обрели некую напряженную целеустремленность. Итак, это началось, думал он, продолжая дежурить у дома.
Через некоторое время Лжеламприер и Септимус снова появились на улице, они опять поменялись ролями. Теперь Септимус Прецепс поддерживал своего товарища, словно тот был пьян и еле стоял на ногах. Толпы на улице становились все многолюднее. Назим увидел, как Прецепс останавливает карету, двигавшуюся со Стренда, и усаживает в нее почти бесчувственного Лжеламприера.
— Леднхолл, Торговый дом Ост-Индской компании!
Карета направилась в гущу толпы, и Назим не стал ее преследовать. Если этот Лжеламприер и шел каким-то своим, параллельным путем в борьбе с Компанией, то он, видимо, уже добрался до его конца. А путь Назима продолжался, и он не мог остановиться теперь. Город уже стоял на краю скалы, и послезавтра будет поздно.
Назим отправился в доки и взломал дверь склада на пристани Хайза. Разыскав нужный инструмент, он вернулся в свой подвал. Весь последующий день он пролежал в тяжелом оцепенении с открытыми глазами, глядя в темноту и размышляя о том, что он в конце концов собрался предпринять. Когда опустилась ночь, он двинулся через толпы прохожих к дому Ле Мара. Окна его были, как обычно, темны. Назим вошел через черный ход и спустился в подвал. Крышка люка в полу оказалась заперта, как он и предполагал. Назим снял с пояса лом и вставил его в щель между крышкой и полом. Потом он навалился на инструмент всем весом своего тела, крышка заскрипела, треснула и раскололась. Назим собрался с духом, отбросил ее прочь и заглянул в отверстие люка. Шахта уходила вниз и терялась в темноте. Вперед, сказал он себе, там его ждут.
Ламприер чувствовал, как тугой канат мускулов змеится вверх по спине и свивается в петлю где-то у основания черепа. Крошечный оранжевый огонек превратился в желтый, затем раскалился добела и начал разрастаться, пока беззвучный взрыв не заполнил все вокруг белым светом, потом свет погас, и он полетел под землю; тело его было плотней и тверже камней и скал, крошившихся в пыль на его пути, пока непреодолимая сила увлекала его все глубже. Он не мог ни видеть, ни слышать, не чувствовал ни вкуса, ни запаха, и ощущал лишь, как рассыпаются и расступаются перед ним пласты известняка. Он ощущал широкие извивы и волнообразные полосы пространства, проходя сквозь синклинали и антиклинали слоев
