— Я сказал: когда из города уедем. Сиди, не вякай, цепью не бренчи. Не ровен час караул прицепится, или призренцев по пути встретим.
Насчёт призренцев Мажуга, конечно, сказал нарочно — пусть Йоля напугается и ведёт себя смирно. Так-то они на окраинах не появляются, их цех в самом центре города разместился, и сами они ближе к центру обычно бродят. Но мало ли…
Махнул напоследок рукой хромому и врубил мотор. Сендер закашлял выхлопными газами, стал медленно разворачиваться, выезжая с парковки.
Часть 2. Каратели
В тоннеле на выезде из города стеной стоял чад. Свет мощных электрических ламп не мог пробиться сквозь эту пелену, дым в их лучах казался зеленоватым.
Когда наконец вынырнули из тени, Мажуга остановил сендер у обочины, приоткрыл дверцу, и свесившись вбок, стал кашлять и отхаркиваться. Слюна изо рта летела жёлтовато-чёрная.
— Что с тобой дядька Мажуга, — поинтересовалась Йоля, — поперхнулся, что ли? Что это из тебя сыплется?
— То Харьков ваш из меня выходит… тьфу!
— А, вон чего… Ну ты вот чего, как Харьковом проплюёшься, цепь-то сними с ноги, а то я этими замками косточку отбила. Сними, ты ж обещал!
— А мы ещё не уехали, как следует. Как из этого выхлопного облака на свет выберемся, тогда сниму.
Он видел, что девчонка волнуется, нервно теребит цепочку, и косится в его сторону. Её сомнения понятны — ради чего он с ней связался, какой интерес имеет? Почему это всё с ней происходит и чего теперь ждать? А Игнаш и сам не понимал, чего это его потянуло мелкую воровку спасать.
Когда миновали заставу с мерно гудящим вентилятором, Йоля собралась с духом и решительно объявила:
— Ты как хош, а мне до ветру надо. Снимай цепочку!
Мажуга оглянулся — они всё ещё находились в дымном облаке, накрывшем город, хотя туманная серость над головой уже изрядно поредела.
— Потерпи маленько, уже совсем скоро.
Девчонка не умолкла, нудила и просилась, пока сендер не подкатил к холму, с которого Мажуга глядел на призрак города, когда подъезжал к Харькову. Он снова съехал с колеи, заглушил мотор и полез за ключами. Притихшая Йоля следила за ним с тревогой.
Игнаш нащупал в одном из бесчисленных внутренних карманов ключи, выбрался из сендера, обошёл его вокруг, сунулся с правой стороны и отворил дверцу, выволочив при этом наружу йолину ногу. Девчонка не протестовала, ждала освобождения. Один из замков Игнаш отомкнул и кивнул:
— Выбирайся, ежели до ветру надо. Только, сдаётся мне, ты убежать собираешься. Лучше не думай об этом, всё равно далеко не уйдёшь, попомни моё слово.
Йоля подобрала цепь, скрутила в бренчащий ком и выбралась наружу. Отступила на два шага.
— Ладно, ладно, дядька Мажуга, я только чуток отойду, хорошо? Не на колесо ж тебе эт-самое делать… А ты отвернись, не гляди, как я свои дела справляю, стеснительно мне.
Мажуга, пряча ухмылку, отвернулся. Если он не ошибся в девчонке, он сейчас попытается дать стрекача. И точно, стоило ему повернуться к сендеру, за спиной загремела цепочка, зашуршали быстрые шаги. Мажуга неторопливо развернулся и побрёл следом. Уйти беглянка успела шагов на тридцать, потом свалилась. Когда Игнаш настиг, Йоля корчилась на земле, загребая руками пыль, судорожно хрипела и трясла головой. На лице, руках и лохмотьях, прокопчённых чёрным харьковским смогом, жёлтая пыль Пустоши ложилась яркими разводами. Между приступами, во время которых спирало дыхание, девчонка вымолвила:
— Дядька… Дядька… Ты чего же со мной сделал, дядька? Что ж ты, гад некрозный, сотворил… Ведь помираю жеж…
Мажуга вздохнул и посоветовал:
— Да ты проблюйся, тебе легче станет.
— Что ж ты сотворил со мной, дядька?
— Это не я, это город тебя так. Глянь вверх.
Йоля попыталась приподняться, но тут же охнула и опустила голову. Её мутило и рвало. Она икала, судорожно выталкивая из груди слизь и чёрные комочки.
— Не могу, дядька Мажуга. Там же… Там же… Там же нету ничего!
Йоля впервые увидела небо. Мажуга встал над ней, глядя вдаль. Позади клубился серыми громадами сотканный из дыма призрак города, а перед Игнашом расстилалась Пустошь — бескрайняя жёлтая равнина, перечёркнутая белой ниточкой дороги. Над равниной — белёсое пыльное небо, пронизанное солнечным светом, лёгкие пушистые облачка, а совсем уж вдалеке, над холмами, замыкающими горизонт, в небе плыла летающая платформа. Мало-помалу девчонка притихла.
— Ну что, полегчало? — спокойно спросил Мажуга. — Тогда садись, поедем… домой.
Йоля села, подтянула брякающую цепочку. Глядеть вверх она по-прежнему опасалась. Поползла на четвереньках к сендеру, потом сумела встать и побрела. Вцепилась в борт, как в спасение, и с облегчением нырнула внутрь — под крышу. Мажуга сел рядом, достал табак и клочок бумаги, стал сворачивать самокрутку.
— Посидим немного, пока ты в себя придёшь. Я, вот, тоже помню, когда впервой из города выбрался, как вверх зыркнул, в небеса, так и решил: ну всё, сейчас улечу в эту пустоту, закрутит меня, унесёт вверх тормашками. Мутило после. До сих пор, как вспомню, так слегка не по себе…
— Так это небо, чтоль? Страшное какое…
— Небо красивое. Даже когда ветер пыль несёт, и тогда, — Мажуга чиркнул зажигалкой, затянулся, — ты после привыкнешь.
Помолчали, Мажуга смолил самокрутку, выдыхая дым в сторону, чтобы не несло на девчонку, пусть привыкает к хорошему воздуху. Ей в подземельях такого и понюхать не выпадало.
— Дядька, а чего ты со мной воськаешься? — вдруг спросил Йоля. — Я тебе кто? Ни родня, ни в деле с тобой каком-то? Да никто я тебе.
— Почём ты знаешь? Родители твои кем были? Небось, и сама не помнишь?
— А что, папка ты мой, что ли? Не ври.
— Нет, папка — это вряд ли, — Мажугу такая мысль насмешила, он даже улыбнулся. — Не похожа ты на меня ни капли, кочерга прокопчённая. Хотя, если тебя отмыть, погляжу снова, может, что знакомое признаю. Боюсь только, коли грязь с тебя оттереть, так и вовсе ничего не останется.
— Хотя, если мозгой пораскинуть, — задумчиво протянула девчонка, — золота ты немало с пушкарей слупил, это же за то, что я тебе рассказала! А, так ты поэтому меня забрал? Благодарный мне за это золото?
— Думай как хочешь.
— Это ты, дядька, по-правильному сделал, что мне за то золото благодарный. Другой бы просто забрал, что можно, да и забыл обо мне. А ты — добрый.
Мажуга не стал отвечать, вдавил окурок в дверцу, отшвырнул его прочь и врубил двигатель. Сендер въехал в колеи и покатил, взбивая невесомую белую дорожную пыль.
Чем дальше от города, тем быстрей менялся ландшафт. Холмы, сперва пологие и невысокие, делались круче, между ними пролегли овраги, вырытые потоками, которые бегут после сезона дождей. Даже сейчас, в сухой период, на дне оврагов оставалась влага, и вокруг расползались пятна зелени, заросли отчётливо выделялись среди жёлтой равнины. Потом сендер, грохоча, пересёк сбитый из брёвен мост через неглубокое русло, по дну которого едва струилась мутная вода. Берега поросли колючим кустарником, потом тянулись
