Ленлин не сомневался, что неотразим, и принимал восторги девушки как должное… но загорелая крестьянская девчонка, увы, не смогла пробудить в груди поэта ответного чувства. Он бы и рад был сдвинуться от охмелевшей Ильмы подальше, да с другой стороны оказался отец спасенной, успевший влить в себя куда больше пива, чем возлюбленное дитя, и тоже стремился выказать внимание Ленлину.
Крестьянин принялся пересказывать парню собственные страхи, какие успели прийти ему в голову, пока искали Ильму.
— …А более всего, скажу, опасался я, что попало дитя в лапы Прекрасного Принца, — пьяно твердил счастливый отец, — это ж верная смерть!
Ильма всхлипнула и снова прижалась к Ленлину.
— Корди говорил, что в Красный Замок идут караваны рабынь, — пытаясь отстраниться от разгоряченной девицы, вспомнил Ленлин. — Куда ему столько?
— Ему всегда будет мало! — Крестьянин стукнул опустевшей кружкой о стол. — Потому что обычай его таков. Он желает вечно молодым красавчиком быть! Писаным красавчиком!..
Мужик понурился.
— И как это связано с девушками? — Ленлин торопливо оттолкнул Ильму, привстал, потянулся за кувшином и наполнил кружку собеседника.
Тот сразу оживился и продолжил:
— А говорят, он умеет юность хранить, если будет умываться всякую ночь кровью. Черное колдовство, Тьма его возьми! Но оно действует!
— Точно! — поддержал сидевший рядом сутулый Мартос. — Говорят, у него над кроватью крюк железный, на нем человека подвешивает и кровь выпускает! А сам смеется, гадское отродье, и умывается, умывается и смеется.
— А сам смеется, и глотает кровь, и по всему телу размазывает! — выкрикнул еще один мужчина. — Оттого и молодой, цветущий! Розовый весь! Я его видел! Два раза!
— Но прежде чем кровью мыться, естество любит тешить, потому и возят ему девок молодых, — снова заговорил отец Ильмы. — Чтобы сперва как человек насладиться мог, а после — несчастную на крюк! И уж тогда не человеком себя держит, а исчадьем Тьмы!
— И возят ему молодых да красивых! — вставил Мартос. — Потому что он Лорд! И все самое сладкое желает, самое сладкое!
— Мало ли, что ему чужих девок возят! — выкрикнул кто-то. — Он и нашими не побрезгует, ему только дай волю!
— Точно! Наши — самые лучшие!
— Наши девки — краше всех!
Ильма, будто только теперь сообразила, от какой участи избавлена, уронила голову на сложенные ладони и горько зарыдала. Две женщины водрузили на стол блюдо с зажаренным поросенком, вокруг румяных боков плескался жир, в котором плавали мелко порубленные кусочки душистой травы… Ильмин отец и Мартос дружно потянулись к блюду, спеша выбрать куски получше, участники застолья зашевелились…
Ленлин не слушал, он запрокинул голову и шевелил губами. Сейчас не было ни пива, ни шумной толпы, ни свинины, ни жаркого бока Ильмы — поэт был один под небом…
Ленлин снова ощутил, что говорит не своими словами, до встречи с Корди ему бы в голову не пришла строчка: «Наполнен злобой до краев».
Поэт сам не заметил, что декламирует вслух — и с каждым словом все громче и громче. И разговоры стихали, участники застолья замирали, обернувшись к Ленлину — не донеся куска до рта, не наполнив опустевшей кружки. Ильма отстранилась, отодвинулась от блондина, потом, широко разводя рукавами, вытерла мокрые щеки и выбралась из-за стола. Ее отец, отвернувшись, высморкался на пол — и, похоже, сам смутился, что вышло громко. Вернулась девушка, протянула Ленлину лютню в чехле и всхлипнула.
Поэт оглядел притихших селян и взялся за бечевки, стягивающие на грифе плотную ткань…
Когда ночь окутала округу темно-синим пологом и на западе угасло багровое зарево, Корди крадучись вышел из-под прикрытия деревьев. Он знал, что со стены не могут заметить, его фигура в темных доспехах сливается с тенью у подножия высоченных деревьев. Юноша следил, как бредут по гребню стены огоньки факелов. Периметр часто обходят, если сбить стражника стрелой, поднимется крик — караульные ходят по двое. Нет, на стену нужно подняться быстро и незаметно.
Дождавшись, чтобы солдаты миновали обращенный в его сторону участок стены, Корди побежал. Остановился у подножия, прижался к разогретому за день кирпичу, замер. Над головой прошелестели шаги — еще пара караульных. Юноша поглядел вверх, выбрал зубец и вскинул лук. Стрела с тихим шипением взмыла к темно-синему небу, Корди ждал. Самодельная веревка в руках дернулась, ослабла. Удачно — стрела, утяжеленная подобранным в ручье круглым камешком, свалилась по другую сторону каменного прямоугольника. Корди забросил лук за спину, в приготовленную петлю, схватил концы веревки, стянул, сплел узлом, потом для верности — еще раз. Поставил ногу на вертикальную поверхность, перехватил рукой жесткий трос, свитый из гибких веток. Другую ногу — другую руку — вот он уже висит, упираясь сапогами в теплые кирпичи. Корди, перебирая руками и переставляя ноги, двинулся вверх — к обвитому веревкой зубцу. Тонкие побеги в руках трещали, но держались. Оказавшись наверху, юноша забросил ногу между зубцов, зацепился, перенес вес тела и перемахнул бруствер. Рядом никого не было, но скоро должны были появиться стражники. Корди подцепил веревку, перебросил через зубец, прислушался, как она падает с тихим шуршанием, и побежал по стене вслед ушедшему караулу. Он искал место, где можно спуститься во двор, — там, в тени под стеной, его не увидят. А на стене, на узкой дощатой дорожке за бруствером и укрыться негде.
Вскоре встретилась лестница, Корди спустился уровнем ниже. Оказывается, вдоль стены изнутри тянулись крытые пристройки. Юноша прилег на крышу, прижался к грязным некрашеным доскам и замер. Здесь он был в относительной безопасности — с бруствера его не увидят, потому что он у караульных под ногами, а тому, кто глядит снизу, — стена представляется сплошной темной полосой.
Вокруг было тихо. С наступлением ночи двор опустел, не было слышно ни шагов, ни разговоров. Корди ждал. Вот над головой протопали шаги, проплыло облачко рассеянного света от фонаря в руке солдата. Стража удалилась. Юноша подобрался к краю крыши, сел, свесил ноги… оценил расстояние до земли, осторожно спрыгнул… и крадучись направился к высокому дому, где, как он полагал, живет Лорд Алхой Прекрасный Принц. Справа показались приземистые сараи, к ним Корди не хотел приближаться. Днем от сараев валил густой дым, там наверняка трудится немало работников. Вдруг кто-то остался на ночь? Юноша совершено не представлял, как устроена жизнь в Красном Замке, сколько здесь людей и чем они заняты по ночам. Алхой — единственный, о чьих ночных делах Корди знал доподлинно.
Прежде чем попасть к увенчанному башней дому, пришлось обойти несколько построек поменьше. В одной светились окна. Изредка доносился негромкий говор. Корди осторожно обогнул дом и замер под
