Авария оказалась значительной. Два отрезка рельсов были вырваны и скрючены. Но их можно было заменить: в хвостовом вагоне находился большой запас рельсов. Самое трудное — это сбросить с пути тендер.
Группа в несколько человек вызвалась отправиться на исправление пути; другая группа добровольцев с тем же самоотвержением, что и первая, рискуя жизнью, полезла под третий вагон. Выкапывая землю из-под увязших колес, храбрецы старались свалить поврежденный вагон с насыпи.
Все эти работы отняли много времени и стоили немало крови.
Два бура были тяжело ранены, но они решительно отказались от помощи:
— Нет, нет! Спасайте оружие. А нами займетесь потом.
Фанфан и особенно Сорви-голова не находили себе места от бешенства.
Наконец, после получасовых усилий и потери двух человек, бурам удалось уложить и закрепить перед локомотивом новые рельсы.
Теперь все зависело от того, сможет ли он дать задний ход и отойти немного назад. Тогда можно было бы пустить его с разгону, как таран, на тендер и сбросить последний под откос.
Почти всем бурам пришлось заняться спасением поезда. Естественно, что стрельба с их стороны ослабла. Англичане стали смелей. Их кавалеристы гарцевали на расстоянии револьверного выстрела от вагонов.
— Опять уланы! — пробормотал Сорви-голова. Улан было около сотни. Две трети из них спешились и открыли огонь по бурам, работавшим на пути. Пришлось бросить работу и снова взяться за ружья. Вокруг поезда завязалось настоящее сражение.
Впервые в жизни Сорви-голова благоразумно отказался подвергать себя риску. Зная, что не имеет права умереть или даже получить ранение до тех пор, пока не передаст Жуберу пакет Кронье, он стрелял из-за прикрытия, что, впрочем, ничуть не отзывалось на меткости его выстрелов.
Англичане упорствовали и несли потери. Можно было уже заметить признаки замешательства в их рядах, когда к ним подошло значительное подкрепление. Положение буров стало критическим.
Несколько лошадей, испуганных выстрелами, бешено понеслись по степи. Одна из них запуталась в болтающихся поводьях и грохнулась наземь в пятидесяти шагах от поезда.
В уме Жана Грандье мгновенно созрел смелый план.
— Куда сорвался? В уме ли ты? — крикнул ему Фанфан.
— Нам не уйти от них. Выкручивайся как знаешь, а я попытаюсь совершить невозможное. Руку, товарищ! До свидания!
Забыв о благоразумии и не слушая возражений — Фанфана, Сорви-голова думал только о поручении Кронье. Он спрыгнул с площадки вагона и побежал к упавшей лошади.
Пули так и свистели вокруг него. Но Сорви-голова, не обращая никакого внимания на эту музыку и приводя буров в восторг своим бесстрашием и самообладанием, освободил ноги лошади от поводьев, в которых она запуталась. Доброе животное тотчас же вскочило, Сорви-голова прыгнул в седло, дал шпоры и послал ее галопом к Ледисмиту.
Вдогонку ему открыли огонь из двадцати карабинов. Пули неумолимо преследовали его. Вдруг Сорви- голова странно подпрыгнул в седле и зашатался, но тут же выпрямился, вскрикнул не то от боли, не то от бешенства и продолжал свой путь вдоль скалистых берегов, среди которых змеится река Клип перед своим впадением в реку Сюрприз-Гилль.
— Браво, Сорви-голова! Браво!.. — закричал просиявший от гордости Фанфан при виде нового подвига своего командира.
— Браво, Сорви-голова! — вторили восхищенные буры. «А все-таки мы пропали, — размышлял Фанфан, — если только скоро, очень скоро не подоспеет помощь… Эх, попадись и мне такой конек, уж я бы тоже не отказал ему в чести спасти меня на своей спине. Но что поделать — его нет! Придется, видно, пошевелить мозгами».
В эту минуту грянуло радостное «ура». Бурам удалось наконец, выкопав землю из-под колес третьего вагона, пустить его под откос. Путь назад был свободен, по крайней мере на известное расстояние.
Машинист дал задний ход, чтобы сцепить вагоны; потом, разогнав состав и рискуя разбить паровоз, пустил его полным ходом вперед. Первый удар только сместил тендер, второй сдвинул его на край полотна, третий сбросил с насыпи.
Мужество и ловкость буров не пропали даром. Вновь положенные рельсы не подвели. Поезд благополучно прошел. Проскочили! Буры понесли тяжелые потери, но спасли вооружение.
Машинист дал полный ход. Поезд понесся вперед на всех парах и… налетел на огромный обломок скалы, сброшенный на рельсы.
Удар оказался сильнее первого. Он повредил механизм паровоза, из всех отверстий которого повалили густые клубы пара.
— Теперь-то уж совсем погорели! — воскликнул Фанфан. — А так как вы не питаете ровно никакой симпатии к понтонам, господин Фанфан, то и придется вам выкинуть свой номер.
И покуда англичане обстреливали остановленный поезд, Фанфан стал потихоньку пробираться к паровозу.
А Сорви-голова по-прежнему мчался на большой английской лошади к бурским аванпостам. Всадник явно слабел. Бедному Молокососу стало трудно дышать, на лбу у него выступил холодный пот, его розовые щеки побледнели. Ему приходилось напрягать всю свою железную волю, чтобы удержаться в седле и осилить боль, терзавшую его при каждом скачке коня. — Домчусь ли? — шептал он ослабевшим голосом. — Надо доехать, надо…
И он снова пришпорил теперь уже взмыленную лошадь, а чтобы не упасть, ухватился за ее гриву.
— Задыхаюсь!.. Пить!.. Пить!.. Я, кажется, отдал бы сейчас весь остаток своей жизни за стакан воды!
На секунду он выпустил из рук гриву коня, достал носовой платок и, просунув его под куртку, зажал им рану на груди.
Вдруг ему почудилось, что показались бурские траншеи.
Так и есть: над гребнями холмов мелькнуло около дюжины желтоватых вспышек, и над его головой засвистели пули.
— Ружейные выстрелы! — прошептал Жан с горькой усмешкой. — Теперь это единственный вид приветствия между людьми.
Он вытащил из-за пазухи платок и замахал им в знак своих мирных намерений.
И хотя белая ткань платка стала красной от его крови, огонь все же прекратился. Из траншей выскочили люди в побежали навстречу этому странному всаднику.
Сорви-голова, бледный, как тяжело больной человек, собрал последние силы, чтобы прямо и гордо держаться в седле.
Он остановил коня, которого буры мгновенно схватили с обеих сторон под уздцы.
— Кто вы? Откуда? Зачем?..
— Я капитан Сорви-голова. Привез бумаги генералу Жуберу от Кронье. Там дерутся… Поезд, на котором я ехал, будет захвачен англичанами.
Буры заметили наконец, как он бледен, увидели кровь, большим темным пятном проступившую на его куртке.
— Вы ранены?.. Мы понесем вас.
— Ведите меня к генералу Жуберу.
— Он сейчас в Нихолсонснеке, а это совсем рядом. «Рядом» означает у буров по меньшей мере километр. В сопровождении группы всадников Жан Грандье направился к генералу.
— Это ваш почетный конвой, дорогой товарищ, — произнес узнавший его фельд-корнет.
— Сейчас мне больше нужна, пожалуй, простая сиделка[93], — ответил Сорви-голова, бледный, как полотно, но сумевший еще найти в себе силы шутить.
Наконец они подъехали к большой палатке, над которой развевался национальный флаг. Через открытые полы ее было видно, что она полна народу.
— Вот мы и приехали, — сказал фельд-корнет. Сорви-голова, сделав отчаянное усилие, сам слез с
