только узкую кайму дрожащих вершин, любующихся своим отражением в водах ручья, бегущего в их тени.
Но вот лес вдруг уступил место кампо, великой гвианской прерии, раскинувшейся от Ойапокка до устья Амазонки и тянущейся по левому берегу богатырской реки, вплоть до Рио-Ямнуда.
Эта прерия, представляющая собою то топкое, даже и в сухое время года, болото, то выжженное солнцем пастбище на горных плато, виднеется сквозь прогалины, образовавшиеся между стволами мавриции, местами вырубленными или погибшими по различным причинам.
Сочные пастбища, орошенные ручьями, быстро бегущими по светлому дну, или неподвижными, точно застывшими водами озер, манят к себе обильной и лакомой пищей. Телки и телята резвятся вокруг своих маток, а величавые и ленивые быки с высоко поднятыми рогами и блестящими мордами зорко оглядывают местность своими большими спокойными глазами, готовые в любой момент бесстрашно устремиться на всякого обидчика, будь то ягуар или иной пират кампо.
Дальше река с трудом пробивается, извиваясь на протяжении нескольких километров в глубокой лощине, которую она затопляет в дождливое время года. Даже палящие лучи солнца не успели еще полностью высушить эту низину, все еще топкую и болотистую, сверкающую сотнями маленьких зеленоватых лужиц, дышащих вредными испарениями, болотными лихорадками и несущими в себе заразу.
А еще дальше река превращается уже просто в узкий канал, протекающий через сплошное болото, поросшее осокой, тростником и водяными растениями с листьями блестящего темно-зеленого цвета и бледно-желтыми стеблями, обычно называемыми кувшинками. Есть тут и другие водяные растения с листьями круглыми, как тарелки.
Впоследствии, от разложения всех этих растений, образующих под водою сплошную сеть корней и побегов, образуется слой почвы, на которой будут расти муку-муку, а последние в свою очередь удобрят ее и затем вымрут, подняв и осушив почву и подпочву; и тогда на их месте вырастут травы прерии.
Между тем Апурема суживается все больше и больше; ее ширина едва достигает нескольких метров, но она остается по-прежнему быстрой и глубокой. Берега пологие и сухие, а вдали уже виднеется и сам Тартаругал-Грандеnote 10.
Шарль догадывается, что в этот момент их пироги проходят едва заметную линию водораздела между Тартаругал-Гранде и Апурема, так как существует сообщение между обоими бассейнами в течение восьми месяцев в году.
Настала ночь, и приходится остановиться. Так как гамаков нет, ночуют в пирогах, предварительно крепко привязав их веревками к прибрежным кустам.
На другой день с рассветом обе пироги выходят из Апурема и входят в поперечный канал, пролегающий по низине, затем выходят из этого канала и входят в другой, а после четырех часов непрерывного хода пересекают чудесную светлую реку и пристают у большого карбета, расположенного всего в нескольких саженях от пристани.
Река эта, текущая с востока на запад и достигающая в этом месте шестидесяти метров ширины, – Тартаругал-Гранде.
Пристав к берегу, оба негра-гребца в передней лодке, безмолвные, как помощники палача, причалили свою пирогу, убрали весла и знаком пригласили спутников серингуеро последовать их примеру.
Затем один из них обратился к Шарлю и, указав ему рукой на карбет, сказал на ломаном португальском языке:
– Вождь здесь!? . Он ждет тебя, белый человек.
Шарль не колеблясь вошел в жилище первобытного типа и очутился лицом к лицу с негром со страшным и отталкивающим лицом, колоссального роста и сложения, вооруженным с головы до ног. Это был Диего.
Он был опрятно одет в синюю матросскую рубашку, в цветную ситцевую сорочку; белые холщовые штаны были запрятаны наполовину в высокие охотничьи сапоги из рыжей кожи; словом, на нем был праздничный наряд свободного негра. За пояс была засунута пара больших револьверов; под рукой лежал тесак, а между ног было зажато хорошее двуствольное охотничье ружье.
При появлении европейца, смотревшего на него скорее с любопытством, чем с тревогой, негр встал не торопясь, с самым равнодушным видом, и указал на индейский стул, изображающий каймана, странно изогнувшегося. На это любезное предложение хозяина Шарль ответил отрицательным жестом и остался на ногах.
После нескольких минут напряженного, почти мучительного молчания, он, наконец, прервал его, обратившись к негру по-португальски:
– Кто вы такой и чего от меня хотите?
– Право, милостивый государь, – ответил Диего с подчеркнутой любезностью, своим нежным, мелодичным голосом, так странно контрастировавшим с его чудовищной наружностью, – ваши вопросы могли бы, по своей точности и ясности, смутить всякого другого! Я подразумеваю всякого другого негра, так как мои сородичи вообще не отличаются логичностью, последовательностью и диалектикой. Но я, к счастью, нахожусь в исключительных условиях и потому сумею, вероятно, удовлетворить вас!
После этих слов, произнесенных на превосходнейшем французском языке и притом совершенно свободно, Шарль не мог удержаться от невольного жеста удивления.
– Вы спрашиваете, кто я? – продолжал негр, делая вид, что не заметил его движения. – Здесь меня зовут Диего, то есть Жак, если хотите; с недавнего времени я вождь не признающих закона негров этой Озерной деревни. Для вас я буду Жак Дориба, простой кандидат прав парижского университета… в ожидании чего-нибудь лучшего. Все это я сказал для того, чтобы поставить вас с собой на равную ногу… Кроме цвета кожи… У меня, видите ли, в этом отношении есть свои предубеждения или, если хотите, предрассудки… Чего я хочу? Я хочу, чтобы вы уплатили мне миллион звонкой монетой. Вот, кажется, все, что вы желали знать, господин Робен, не так ли?
Шарль, настолько же пораженный всем этим, как если бы перед ним заговорил членораздельными словами дикий бык, с минуту хранил полное молчание. Но вскоре, вернув себе полное самообладание, ответил негру, лицо которого изображало скверную улыбку:
– Так это вы держите у себя в деревне мою жену и детей?
