— Я хотел стать лучше, но вы махнули на меня рукой.
— Я? Ты сам махнул на себя рукой.
— Нет. Просто решил позаботиться о себе.
— И для этого пришел сюда?
— Не знаю… — Внезапно я почувствовал, что ничего не понимаю. Взглянув в обиженные глаза синьора Ферреро, решил, что все происходящее — величайшая ошибка, огромное недоразумение. — Представления не имею, что я здесь делаю. Пожалуйста, дайте мне еще один шанс. Я больше не стану слушать Марко.
— Марко? Так это была не твоя идея?
— Моя. — Я не собирался впутывать Марко — сам же побежал к нему за советом, и, распрямив плечи, повторил: — Моя. Но я ошибся и прошу у вас прощения.
— Ты кого-то защищаешь?
— Нет, — вздохнул я и приготовился принять наказание как мужчина. — Делайте со мной что хотите. Я это заслужил. Только знайте, что я искренне раскаялся. — Почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы, я потупился и, сделав вид, будто чешу нос, смахнул капельки влаги с ресниц.
— По крайней мере ты готов взять на себя ответственность.
— Да. Вина целиком моя.
— Важно, чтобы мужчина умел брать на себя ответственность.
— Все сделал я один. Совершил глупость, которая больше никогда не повторится. Вы мне как отец.
— О Боже… — Старший повар выглядел усталым. — Я должен подумать. Ступай в кровать.
— Вы хотите сказать, наверх?
— А что, мне будить мажордома, чтобы он приготовил для тебя гостевые апартаменты?
— Спасибо, маэстро. — Я пятился к двери и повторял: — Спасибо, спасибо… Это больше не повторится…
— Закрой рот и отправляйся в спальню.
Я искренне раскаялся, но ведь он спросил, зачем я так поступил, а я какой-то частью сознания понимал, что мог бы задать и ему тот же самый вопрос. К чему так много тайн? Откуда вереницы ученых гостей? Зачем он запирает свой шкаф? В чем смысл его странного огорода, о котором беспрестанно шептались, закатывая глаза, и туманно предостерегали всех, кто решался туда войти. На большей части территории там сажали обычные растения: латук, капусту, лук, баклажаны, — неизбежно входившие в рецепты добрых незамысловатых блюд. Но были другие посадки, и когда поварам приходилось брать в руки их плоды, они непременно крестились и целовали ноготь на большом пальце.
Взять хотя бы помидоры. О том, что они ядовиты, известно не хуже, чем о смертоносных качествах болиголова. И когда синьор Ферреро высаживал их на грядки, повара откровенно роптали — опасались, как бы они не отравили растущий поблизости лук. Не вызовет ли их запах обмороки или припадки? Не привлечет ли необычно острый аромат их листвы рассерженных призраков из соседней башни? Потребовались долгие увещевания, проволочный забор и полное отсутствие катастрофических последствий, чтобы у поваров прошло желание вырвать помидоры из земли за спиной синьора Ферреро. Но даже после этого один из них ушел, а у другого стал дергаться глаз и он начал прикладываться к кулинарному хересу.
После помидоров старший повар посадил фасоль — еще одну диковину из Нового Света, — а затем картофель. Попробовал и кукурузу, но у него ничего не получилось и он неизвестно где купил целый мешок сушеных зерен. Перетер их в огромной каменной ступе в грубую желтую муку, из которой готовил одно из своих экзотических блюд — поленту.
Пару раз я заглядывал в калитку огорода, но никогда не должен был туда входить, и только радовался этому. Дворцовые садовники занимались прополкой и поливом, повара собирали то, что им требовалось, а за коллекцией своих зеленых причуд старший повар присматривал сам.
На следующее утро, после того как синьор Ферреро поймал меня, когда я пытался влезть к нему в шкаф, он со мной не разговаривал, и я работал, обуреваемый дурными предчувствиями и гадая, каким образом он меня накажет. Закончив дневные обязанности, я стоял у открытой калитки огорода и вдыхал приносимые переменчивым ветерком смешанные запахи мяты и розмарина. Но как ни старался, они не доставляли мне удовольствия. Над моей головой навис топор, и я не мог сосредоточиться ни на еде, ни на ароматах. Ко мне подошел старший повар и, встав за спиной, положил ладонь на плечо. Я подскочил, решив, что час наказания пробил.
— Хочешь посмотреть огород, Лучано? — спросил он.
Огород? Черт побери! Это будет похуже кур.
— Нет, спасибо, маэстро.
Но он словно не услышал мой ответ и, взяв за локоть, повел за собой. Мы шли по аккуратной гравийной дорожке, окаймленной всеми оттенками зелени, и он произносил странные названия. Когда мы приблизились к помидорам — ослепительно ярким красным шарам, источавшим из трещин на кожице красную липкую ядовитую жидкость, — я сделал все, чтобы не коснуться их листьев, и с ужасом наблюдал, как старший повар, погрузив лицо в ботву, глубоко вдохнул. Рядом с помидорами вилась по опорам злобная фасоль — неподвластное человеку растение, тянущееся к прохожим похожими на пальцы зелеными стручками. Я старательно их обходил.
Следуя за старшим поваром, я испытал облегчение, оказавшись на круглом участке, где выращивали травы. Здесь были посажены знакомые растения с нежным запахом: тимьян, мята, укроп, базилик и другие, столь же безобидные. Синьор Ферреро просил меня назвать знакомые виды и коротко объяснял, как они используются. Укроп хорошо подходит к рыбе, тимьян подают к мясу, мята удачно сочетается с фруктами, а базилик как нельзя лучше оттеняет вкус помидоров. Он сорвал два больших листа мяты с красной нижней стороной, один положил себе на язык, другой подал мне. И мы сели отдохнуть на полукруглой каменной скамье в центре огорода. Синьор Ферреро посасывал мяту и наслаждался ветерком, а я ждал, какое он вынесет решение.
Он продолжал свою лекцию о травах. Рассказал об утонченности благородного лавра, разнообразных видах тимьяна и употреблении съедобных цветов в качестве украшения. Мимо пронеслась колибри, и он заговорил на другие темы.
— Ты знаешь, Лучано, есть люди, считающие, что со временем человек научится летать. — Синьор Ферреро поднял руку и показал на птичку, пьющую из красного цветка. А я, в ожидании удара, загородил лицо ладонью. Но удара не последовало, и я, посмотрев между пальцами, увидел, что старший повар пристально глядит на меня. Как человек, который сам получил пощечину.
— Я никогда не бил тебя, Лучано.
— Знаю. Я только… м-м-м…
Он отвернулся и заговорил с каким-то невидимым слушателем в щавеле.
— Меня били и отец, и брат, и даже мать. Отец, видишь ли, пил. Он был жалким человеком, и я его ненавидел. А чтобы как-то себя защитить, прятался за барьером собственной ненависти. Лелеял ее в своем сердце, но это было горькое утешение.
Однажды, когда уже достаточно подрос и окреп, я оттащил его от плачущей матери. Отец бил ее палкой словно животное. Хотя сам я был еще ребенком, но закричал на него: «Что же ты за мужчина? Стыдись!» — Синьор Ферреро посмотрел на меня, и от его взгляда мне стало грустно. — Отец к тому времени совершенно опустился, зарос грязью. Он выронил палку и рухнул на стул. Взглянул на воющую на полу мать так, будто только что ее увидел, и знаешь, как ответил? Он сказал: «Мне стыдно».
Никогда не забуду того момента, когда отец признался, что ему стыдно. Это открыло мне, что мы способны прощать. И, учась прощать, становимся лучше. Поэтому я решил простить тебя за то, что ты совершил вчера вечером. — Старший повар посмотрел на меня. — Ты понял, что поступил неправильно, и взял на себя ответственность за содеянное. Ты заслужил, чтобы тебе дали еще один шанс.
— Спасибо, маэстро. — В тот момент я не сознавал, почему меня могли так быстро простить, а теперь думаю, старший повар догадывался, что я всю оставшуюся жизнь буду выполнять его наказ прощать.
— Вскоре после того случая отец умер, — продолжал он. — А останься в живых, мог бы исправиться. — И, поймав мой недоверчивый взгляд, добавил: — Любому человеку доступно
