В домах захлопали двери, мужики и бабы повыскакивали на улицу с недоеденными пирогами в руках, торопясь послушать, кому нынче достанется от парней. Раскрасневшиеся хмельные мужики весело подмигивали друг другу, дымили самокрутками и хохотали до упаду над уморительными дразнилками. С погодой парням повезло: вьюга утихла, и в чистом морозном воздухе голоса звучали громко и отчетливо.
Бабы и девки, хихикая, толпились на галерейках. И хотя кое у кого из них и было рыльце в пушку, и замирало от страха сердце, они не подавали виду и втайне молили бога, чтобы избавил от злоязычных насмешников.
Оана, дочка Гисоса, уткнулась вздернутым носиком в подушку и залилась горькими слезами.
Но недолго парни потешали село, кончалось всегда тем, что прибегал с дубинкой какой-нибудь до смерти разобиженный родитель и вступался за дочку.
Пока Биш кричал, Онике мрачно сидел у костра. Но видел он не пламя, а голубые укоризненные глаза Вики, какими смотрела она на него, уходя с Нице под руку. Онике отвернулся, чтобы не встречать этого взгляда, но, глянув в поле, увидел, что Вика идет виноградниками и смотрит на него все теми же голубыми тоскливыми глазами.
«Чего ты ждешь? — спрашивала Вика. — Чего ты ждешь?»
Он уткнулся лицом в ладони и сидел так долго, не шевелясь, но когда поднял голову, звезды взглянули на него голубыми глазами Вики и спросили: «Чего ты ждешь?!»
Онике вскочил на ноги и бросился к Бишу.
— Не мешай, — сказал Биш. — Теперь у меня самый коронный номер: жене нашего завмага фитиль вставлю!.. Будет знать, как спекулировать!
— Про дочку Труфану пой!
— Ты что, спятил? Труфану не знаешь? Он же нас прибьет. Она скромница…
— Давай сюда воронку! Я сам!..
Не дам! Взбесился ты, что ли? — попятился Биш.
Пой, говорю!
— Нет! — отказывался Биш и вдруг согласился: — Ладно, так и быть, спою.
И прокричал на все село:
Есть у нас молодка Вика, Баба-ягодка, клубника, Нет в селе ее стройней, Всем взяла, и все при ней. Только с мужем спать не любит, Мужнин брат ее голубит И целует целу ночь: Надо ж старшему помочь! Спеть о них еще могли бы, Да не скажут нам спасибо.
Кэпэлэу с Надолянкой, кумовьями и крестниками, как только на холмах зажглись костры, вышли на галерейку и, слушая шутки парней, покатывались от хохота. Услыхав последнюю частушку, все оцепенели, Надолянка, испуганно глянув на мужа, расплакалась и убежала. То, что недавно смешило до колик, так как касалось других, теперь вызывало растерянность и гнев. Гости заторопились в дом, честя на все корки негодяя, осмелившегося опорочить честное семейство. Веселья как не бывало. Рассвирепевший Кэпэлэу выхватил кол из забора и, не разбирая дороги, по сугробам ринулся к холму.
— Убью! Пришибу гада! — кричал он не своим голосом, не сомневаясь, что дело не обошлось без Онике.
Но на холме уже никого не было.
Пропев частушку про Вику, Биш, как бы извиняясь, сказал:
— Пентюх ты, Онике! Потому и спел про тебя. Талдычил: люблю, люблю, а сам ни с места. Теперь, хошь не хошь, побежишь с Викой из дому. А то Кэпэлэу башку тебе свернет.
— Куда бежать?
— Куда, куда… Совсем дурак, что ли? Куда глаза глядят. Да хоть в Брэилу, на стройку! Туда тьма наших деревенских едет! Хватай Вику — и деру!
Биш схватил его за руку и чуть не волоком, проулками и закоулками, потащил к дому Думитру Караймана, где ярко светились окна и крик стоял такой, будто свадьбу гуляли. На крыльце сидел Нице, бился головой о ступеньки и вопил в голос. Карайман его уговаривал, пытался поднять, увести в дом.
Онике и Биш слушали, притаившись за акациями. В конце концов раздосадованный Карайман ушел в дом. Биш мигом подскочил к забору и окликнул хозяйку:
— Эй, тетка Аника, что это у вас за шум, а драки нету?
— Беда! Жена у Нице сбежала. Довела его до нашей калитки и говорит: «На вот тебе калач, отнеси своему Карайману, да не забудь у хозяйки ручку поцеловать, а то батя прибьет! Сыта я вами по горло!» И ушла. А он, балбес, ее отпустил. Теперь убивается.
Вот так чудеса в решете! — посочувствовал Биш. — Ну-ну! Счастливо вам повеселиться!
Он вернулся к акациям, где оставил Онике, чтобы поделиться с ним новостью, но тот и сам все слышал и уже мчался во весь дух на станцию.
Вот кто балбес-то истинный, глядя ему вслед, подумал Биш, нет чтобы коня запрячь! Не поспеть ему к поезду!..
В ночь на Ивана купалу
В канун Ивана Купалы закатное солнце тронуло багрецом и золотом краешек неба, но луна, так и не пожелав показаться из-за дымчатых туч, виднелась, словно тусклое оловянное блюдце сквозь ядовитый пар ведьминского варева.
Сава Пелин, зампредседателя сельского кооператива, переправляясь через Дунай на лодке, подплывал к крутому, обрывистому берегу, на котором среди нескончаемых полей расположилось село Лаковиште. Невысокий широкоплечий крепыш, он с удовольствием работал веслами. Откидываясь, выпрямляясь, крепко упираясь ногами в камышовый настил на дне лодки, Сава по-ребячьи радовался свежей прохладе речного ветра. С обеда он торчал в рыболовецкой бригаде и теперь торопился домой, чтобы успеть переодеться и отправиться с Танцей, дочкой Бурки, на виноградники, где вечерами веселилась вся деревенская молодежь. Между собой они с Танцей давно все решили, только вот свадьба откладывалась да откладывалась — больно уж Сава был занятой человек.
Прибрежные ивы с голыми влажными стволами купали в воде зеленые ветки, и, спрятавшись среди них, за Савой пристально следил маленький щуплый человечек, весь заляпанный бурой тиной. Но это была и не тина вовсе, а деготь, которым выводят лишаи. Звали человечка Жан Кавалеру, и был он в кооперативе заготовителем. Как только стало известно, что на Ивана Купалу в селе будет ярмарка, Жан Кавалеру, виляя задом и подпрыгивая, стал бегать за Савой, умоляя разрешить ему организовать на ярмарке закупку гусей. Сава об этом и слышать не хотел: только пуха нам на празднике и не хватало!
— Эй, зам! — окликнул заготовитель Саву, подплывавшего к берегу, затененному ивами. — Ну ты и башковит, на кривой кобыле не объедешь. Вон какой черепок — дубина и та переломится. Только у бывшего управителя Минку такой был…
— Чем болтать, лучше привяжи лодку, — приказал Сава, бросая ему конец веревки.
Лодка уткнулась носом в песок, и Сава спрыгнул на берег.
