Поздно, — засмеялся Флоря. — Стреножили ее навроде лошадки, привязала мать к ножке кровати и держит. Сходи, сходи, сам убедишься. Стар я врать.
До зеленого змия упился, точно, думал Сава, перемахивая через изгородь. Но коли понадобится, я и с чертом поквитаюсь, не то что с Буркой. Сей же час пойду и заберу Танцу!
Бурка давно ему поперек горла встала. Как ни зайдешь к Танце зимой поболтать или просто поглядеть, как она шерсть прядет, Бурка всю комнату, словно печь, загородит, десять юбок на ней колом торчат, стоит — и ни с места. Вот ведьма толстозадая, так и норовит мне свинью подложить!
Хата Бурки, изукрашенная деревянной резьбой, стояла на отшибе неогороженная, четко выделяясь чернотой на фоне светлого неба. Спят, решил Сава, но и мертвого трубой подымешь! И потихонечку три раза свистнул под окном у Танцы.
Но вместо Танцы в окне появилась растрепанная, заспанная Бурка.
— Ишь шастают, полуночники! — закричала она. — Убирайся, покуда цел, кипятком ошпарю!..
— Это за что же, тетушка? — изумленно спросил Сава. — Или прогневал чем?
— А-а, это ты? — признала Саву Бурка. — А я было подумала— опять Кавалеру, разбойник. Он давеча приходил, Танцу уговаривал гусей на ярмарку нести. А тебе чего не спится? Ступай на Дунай, да и свисти сколько влезет, а людей не тревожь.
Та-ак, подумал Сава, без батьки не обошлось.
— Мне бы с Танцей поговорить.
— Вот и ищи, где она есть, твоя Танца. Ей, видать, и без тебя не худо.
— Сама замуж норовишь, а девку под замком держишь? — озлился Сава.
— Замуж? Да ты что, белены объелся?
— Ты мне голову не морочь, а то я не знаю, на чье плечо голову клонишь. Да только префектов жеребец раньше тебя копыто приложил! Седина в голову — бес в ребро! Стыд потеряли! Своих детей в глазах народа позорите. Не видать вам рисового поля! Ни тебе, ни отцу. Работать забыли, бьете по целым дням баклуши, вот вам всякая дичь в голову и влазит.
— Окстись! — проговорила Бурка и захлопнула окно.
— Ах ты, лахудра брэильская, — тихо ругнулся парень, — врезать бы тебе пару горячих пониже спины!
Июньская ночь, посеребренная нежным лунным светом, дышала горячей сухостью. Саву только сейчас обдало ее палящим жаром, и он расстегнул ворот на рубахе. Все равно Танцу вытащу, упрямо подумал он и, обогнув дом, полез по шаткой лестнице на чердак. Но и чердак оказался на запоре. Этого он не ждал и застыл, раздумывая, что делать дальше. В сонном воздухе над селом плыла протяжная песня — пели девушки. Пойду поищу Нику Бочоаке и Вили Маняке, решил он.
Он уже начал было спускаться по скрипучей лесенке, как вдруг заметил привязанную к водостоку бумажонку. Сава развернул и прочитал нацарапанные Буркой каракули:
«Штоба дал нам щастя бох, дал нам добры мысли бох будем с Флорей варкавать мы точно пара галубков».
— Ну и голубки! — рассвирепел Сава. — Черта вам лысого в ступе, а не голубков. Что Бурка, что Флоря, вот парочка — сдурели на старости лет!
И, смяв в ярости Буркин цветок чертополоха, швырнул его в навозную кучу и зашагал к виноградникам.
Несолоно хлебавши, Жан Кавалеру отправился после Бурки пытать счастья к Флоре Пелину.
— Вот гость дорогой! — встретил его старик. — Милости просим, милости просим. По гостю и честь. — Старик поклонился чуть не до земли и, усадив Кавалеру за стол, предложил: — Может, в картишки перекинемся?
— С превеликим удовольствием, дядюшка Флоря, — ответил Кавалеру, совершенно сбитый с толку ласковым приемом.
Старик взял с посудной полки колоду карт и принялся тасовать.
— Эхма! Ведь я тебя эвон каким махоньким помню. Ну, прям мышонок, мелочь пузатая, даже батька твой тогда убивался. И до того ты был мелкий, что сам даже через канаву перескочить не мог, вот он и приспособил овчарку— тебя переносить. Схватит она тебя за шкирку и на другую сторону — прыг! Люди-то про тебя и говорили: ваажный человек будет. Вот ты и стал важной птицей. Я нынче Саве своему говорю: «Уважь ты Кавалеру, дозволь гусей на ярманке закупать…»
— Не хочет, — вздохнул Кавалеру. — Сердит на меня, видно. Только вот какую я штуку удумал: буду с плота у переправы торговать. Пусть попробует меня вытурить. Скандал учиню!.. Я уж и объявление написал, в конторе повесил: кто, мол, имеет гусей на продажу, милости просим прямо на Дунай. Лишь бы пацанье не пронюхало…
— Так ты моего Саву обмануть надумал?! — взъерепенился старик. — И в кого ж ты такой вороватый да ушлый уродился, батька-то у тебя человеком был!
— Дядюшка Флоря, — обиженно протянул Кавалеру. — Да разве ж можно такими словами бросаться?
— Да по физиономии видно — пройда. Кого хошь спроси… Дама! — выкрикнул старик, входя в азарт. — Будь у тебя шестерка да семерка, было бы тринадцать. А так ты в дураках! Как же мне тебя наказать? На закорках меня понесешь до двери и обратно? Или, может, две плюхи тебе отвесить, а? Мы с твоим батькой друзья-товарищи были, потому можешь выбирать…
— Коли выбирать, — обрадовался Кавалеру, — тогда я проскачу от стенки до стенки на одной ноге.
— Ты что, в Дунае купался — вода в уши налилась? Какое ж это наказание? Удовольствие одно! Надо что-нибудь такое, чтоб на всю жизнь помнилось. Вот оно как!..
— Ладно, — согласился Кавалеру, — будь по-вашему, только рассчитываться потом будем… А вы мне лучше скажите, что вы насчет плота думаете?
Положь карты и нишкни! — кипятился старик. — Ишь чего надумал. Плот! Сава, он знает, что делает. Раз решил он, так тому и быть. Как он есть начальство, ему все видней. Сава себя обдурить не даст. Я его учу: «Поставили тебя начальником — соображай, вари котелком, управляй как след, а нет — мы из тебя живо потроха вынем да на угольях поджарим».
Вот вы и научите его, — уговаривал Кавалеру. — Я в долгу не останусь, подарок завтра сделаю. Телятинки на жаркое и три бутыли вина.
Брешешь! Нет у тебя телятины. И взять неоткуда — в закуте у тебя два жирных борова. И закон не дозволяет сейчас телков резать.
— Закон не дозволяет! — передразнил Кавалеру. — Это вы так считаете. А я не считаю. Захочу, так целое стадо зарежу. Если с умом за дело взяться, никакой закон тебе не помеха, еще спасибо скажут.
— Ну и как же взяться? — полюбопытствовал старик. — Говори!
— А вот как. Берешь бычью шкуру, кладешь в воду, чтобы хорошенько отмокла, и натираешь шкурой рельсы на путях перед приходом скорого. Телята-то рядышком там пасутся. Как почуют они бычий запах, тут же как оглашенные на него и кинутся. А по ним — поезд. Глядишь, у одного нога переломана, у другого хребет, и порядок, только от ветеринара бумажкой заручиться.
— Здорово! — восхитился старик. — А совесть куда девать? В бочку ткнуть, заместо бычьей шкуры? И кто ты такой есть, хотел бы я знать, честный работник или фармазон?
— Да ладно вам. Это ж я так, для интересу. Сдурел я, что ли, голову в петлю совать? Мне ж кооператив шею свернет. Башкой моей все стены пересчитают.
— И поделом! Жалованье от государства берешь, а на общее добро заришься. Что зенки-то вылупил, ровно валет, что у тебя в руке? Ну-ка выкладывай его на стол.
— Вы, однако, шутки шутить любите, и это мне в вас нравится, — сказал Кавалеру. — Нету у меня на руках картинок. Вот четверку могу дать… Учтите, я человек чуткий, я многим помог.
— Опять брешешь! — засмеялся Флоря Пелин. — Самолично знаю двоих, что пришли к тебе денег подзанять, а ты им от ворот поворот.
Деньги! Деньги — дело другое. От них кругом неудобство: даешь одной рукой, а потом десяти ног не
