Фрегат Его Величества 'Сюрприз'

сейчас воскресный вечер.

Вечер воскресенья считался священным. Это был единственный выходной для моряков, если не вмешивались ветер, погода и козни неприятеля, и выходной этот подготавливался адовыми трудами в субботу и утро воскресенья.

— Теперь мне надо идти вниз, проверять эту проклятую подшкиперскую, — продолжил Джек, поворачиваясь спиной к разочарованию друга. — Вы не забыли, что мы собирались нанести визит мистеру Стэнхоупу?

— Я вас отвезу, если желаете, — произнес Николс секунду спустя. — Уверен, Герви выделит нам ялик.

— Как это милосердно с вашей стороны, — воскликнул Стивен, глядя Николсу прямо в глаза: немного во хмелю, но вполне владеет собой. — Буду бесконечно обязан. Позвольте мне захватить молоток, несколько коробок, шляпу, и я готов.

Они пробрались мимо баркаса, вельбота и одного из катеров к ялику — все шлюпки буксировались за кормой, чтобы доски не рассохлись под открытым солнцем — и налегли на весла. Веселый шум затихал позади, кильватерная струя прочертила стеклянную гладь моря. Стивен сбросил одежду, оставшись только в плетеной шляпе: он наслаждался жарой, и этот ритуал стал для него ежедневным с широты Мадейры. Кожа его с головы до пят была покрыта неприятными темными пятнами, первоначальный бронзовый цвет приобрел темно-серый оттенок: мылся он редко — да и пресной воды не было, — и морская соль покрывала его, словно пыль.

— Я буквально только что размышлял о морских офицерах, — заметил Стивен, — и пытался определить качества, которые позволяют сказать: «Вот этот человек — моряк в истинном смысле слова». Отсюда я перешел к мысли, что найти типичного морского офицера также сложно, как найти типичное тело с анатомической точки зрения: он окружен, за не имением более подходящего слова, позвольте называть их «неподходящими видами», или подвидами. Затем я вывел умозаключение, что в природе существует значительное количество хороших — по меньшей мере, приятных, — мичманов, но не так много хороших лейтенантов, еще меньше хороших капитанов, и практически ни одного хорошего адмирала. Возможным объяснением может стать такое: помимо профессиональных навыков, бодрого самоотречения, здоровой печени, врожденных командных качеств и сотни иных достоинств, требуется куда более редко встречающее умение сопротивляться последствиям — последствиям сокрушительным для человеческой натуры — обладания безраздельной властью. Власть на человечность действует как растворитель — взгляните на любого супруга, отца семейства, и заметьте, как человек поглощает человека, как роль поглощает личность. Затем умножьте семью и власть в несколько сот раз и посмотрите на капитана корабля — я уж молчу об абсолютном монархе. Разумеется, человек как таковой рождается, чтобы терпеть угнетение или одиночество — такова людская доля, если, конечно, у него не окажется иммунитета к действию яда. В силу природы службы иммунитет этот не может быть выявлен быстро, но он существует. Как иначе мы могли бы объяснить редкие случаи появления весьма человечных, но в то же время успешных адмиралов, таких как Дункан, Нельсон…

Стивен заметил, что Николс не следит за его мыслью, поэтому, не доведя фразу до логического конца, пробормотал что-то, вытащил из кармана сюртука книгу, и поскольку птиц в ближайшем секторе неба не наблюдалось, погрузился в чтение. Уключины поскрипывали, лопасти с плеском взрезали воду, солнце палило; шлюпка шла по морю.

Время от времени Стивен поднимал глаза, повторяя заучиваемые на урду фразы и изучая лицо Николса. С парнем не все ладно, и уже давно. Ему было плохо в Гибралтаре, плохо на Мадейре, после Сантьяго стало еще хуже. Цинга в данном случает отпадает. Сифилис? Паразиты?

— Прошу прощения, — произнес Николс с натянутой улыбкой. — Боюсь, я потерял нить разговора. Что вы сказали?

— Я повторял фразы из этой книжечки. Это все, что я смог захватить, не считая грамматики Форта Уильяма, она у меня в каюте. Это фразеологический словарь, и мне кажется, составлял его человек разочарованный:

— Мою лошадь сожрал тигр (леопард, медведь).

— Я хочу нанять паланкин.

— В этом городе нет паланкинов, сэр.

— У меня украли все деньги.

— Мне нужно поговорить со сборщиком налогов.

— Сборщик налогов умер, сэр.

— Меня избили злые люди.

Вдобавок еще и распутник:

— Женщина, ты хочешь лечь со мной?

Стараясь изобразить вежливый интерес, Николс спросил:

— Вы на этом языке разговариваете с Ахметом?

— Именно. Все наши ласкары знают его, хоть и прибыли из различных частей Индии — для них это как лингва франка. Ахмета я выбрал потому, что это его родной язык, и парень он услужливый, терпеливый. Вот только читать и писать не умеет, поэтому я штудирую грамматику в надежде закрепить уловленное на слух. Вы не находите, что разговорный язык проскакивает сквозь мозг, не оставляя ощутимых следов, если не заякорить его печатным словом?

— Не знаю, что сказать: я не мастак говорить на иностранном — никогда не умел. Мне так удивительно, когда я слышу, как вы болтаете с этими черными. Да у меня даже с английским, если речь заходит о вещах более тонких, чем постановка парусов…

Он замолчал, бросил взгляд через плечо и заявил, что эта сторона для высадки не подойдет: слишком отвесно, нужно попытать счастья с другой стороны. По мере приближения к скалам птиц становилось все больше, а когда они подошли к южному берегу, олуши и крачки буквально кишели в небе, снуя вокруг своих рыболовных угодий в мельтешении перекрещивающихся маршрутов. Странно, но птицы молчали. Стивен не мог оторвать от них глаз, тоже не раскрывая рта и замерев от восхищения. Тем временем шлюпка приткнулась к поросшей водорослями скале и покачнулась, когда Николс выпрыгнул из нее на укромный берег, вылизанный волнами. Лейтенант помог Стивену выбраться наружу.

— Спасибо, спасибо вам, — сказал Стивен, карабкаясь по темной от действия прибоя полосе наверх, к сияющей белизне. И тут он замер: прямо перед ним, буквально нос к носу, сидела олуша. Две, четыре, шесть олуш, таких же белых, как скалы, на которых они сидели — целый ковер из олуш, молодых и старых, а среди них множество крачек. Ближайшая олуша посмотрела на него без особого интереса, по ее змееподобной голове и круглому глазу можно было прочитать лишь легкую степень беспокойства. Стивен вытянул палец и коснулся птицы. Та вздрогнула. В этот момент раздался мощный шум крыльев — прилетела еще одна олуша, неся добычу для своего широко раскрывшего клюв детеныша, сидевшего на голой скале в нескольких футах далее.

— Иисус, Мария и Иосиф, — пробормотал Мэтьюрин, выпрямляясь, чтобы обозреть остров — гладкий курган, напоминающий полураскрошившийся коренной зуб, с птицами, облепившими все впадины. Раскаленный воздух был наполнен хлопаньем крыльев, аммиачным запахом испражнений и смрадом от рыбы; свет, отражающийся от гладкой белой поверхности, слепил глаза, так что трудно было разглядеть птиц ярдах в пятидесяти вверх по склону, а сама линия склона колебалась, как канат, который то натягивают, то отпускают. Никакой воды, абсолютная сушь. Ни травинки, ни мха, ни лишайника; вонь, голые скалы и неподвижный воздух.

— Да это рай! — вскричал Стивен.

— Рад, что вам нравится, — отозвался Николс, устало присаживаясь на единственный чистый клочок скалы, который ему удалось найти. — Вы не находите, что для рая тут слишком смердит, да и пекло адское? Камень даже через подошву жжет.

— Ну да, аромат, — сказал Стивен. — Но под раем я имею в виду непуганность птиц, и еще мне кажется, что смрад не от них. — Он пригнулся, когда крачка пронеслась мимо его головы, резко тормозя перед посадкой на землю. — Они непуганны, как до Падения. Надеюсь, эта птица позволит мне понюхать ее. Уверен, что смрад исходит от экскрементов, остатков рыбы и водорослей.

Доктор слегка подвинулся к олуше, одной из немногих, продолжавших высиживать яйца, встал на