колени, осторожно взял ее за изогнутый клюв и поднес нос к ее спине.
— Впрочем, они тоже вносят изрядный вклад, — произнес он.
Олуша выглядела возмутительно, раздражающе, непроходимо глупой; она издала шипящий звук, но не тронулась с места — только поплотнее прикрыла яйца и уставилась на краба, деловито воровавшего летучую рыбу, оставленную крачкой на краю гнезда в паре футов от них. С вершины острова Стивен видел фрегат, неподвижно стоящий в паре миль от них, с обвисшими, безжизненными парусами. Николса он оставил внизу, под навесом, сооруженном из одежды и весел — единственный клочок тени на всей великолепной скале. Стивен отобрал для коллекции двух олуш и двух крачек: ему пришлось перебороть сильнейшее нежелание размозжить им головы, но одна из олуш, с красными ногами, явно принадлежала к неописанному еще виду. Птиц он выбрал из тех, что были без выводка, кроме того, по его оценке, только на этой скале их оставалось еще тысяч тридцать пять. В коробочках заняли свои места несколько экземпляров питающейся перьями моли, жук неизвестного рода, две мокрицы, идентичные, судя по всему тем, которых находят в ирландских торфяных курганах, шустрый ворище-краб и значительное количество жирных бескрылых мух, классификацией которых можно будет заняться позже. Какой улов!
В данный момент Стивен стучал по скале молоточком — но не ради геологических образцов, груда которых уже лежала в шлюпке, а для того, чтобы расширить расселину, в которой укрылся неизвестного вида паук. Скала оказалась твердой, расселина глубокой, а паук — упрямым. Время от времени доктор останавливался, чтобы глотнуть немного чистого воздуха и бросить взгляд на корабль. К востоку птиц наблюдалось гораздо меньше, хотя то тут то там какая-нибудь олуша или парила, или пикировала, сложив крылья, отвесно в море. Во время препарирования образцов надо будет обратить особое внимание на их ноздри: должно быть что-то, препятствующее попаданию в них воды.
Николс. Поток, взрыв откровенности, вызванный каким-то случайным словом? Что-то не слишком важное, раз уж не получается вспомнить о нем, вызвало короткое признание: «Я был на берегу со времени списания с «Эвриала» до назначения на «Сюрприз», и поссорился с женой». Протестанты нередко исповедуются врачам, и Стивену уже приходилось выслушивать подобные истории прежде. Они всегда сопровождались ритуальной просьбой дать совет. Оскорбленная до глубины души жена, расстроенный муж, ищущий примирения, внешнее подобие счастливой семейной жизни, осторожные слова, предупредительность, отдаление, обида, холодное одиночество ночью и днем, постепенное умирание остающихся еще чувств и даже общения. Но никогда ему не приходилось слышать признания, в котором звучало бы такое раздирающее душу горе:
— Я думал, что будет лучше, если уйти в море, но этого не случилось. Нет письма в Гибралтаре, хотя и «Леопард» побывал там раньше нас, и «Свифтшур». Всякий раз во время ночной вахты я ходил взад- вперед, сочиняя ответ на письма, которые ждут меня на Мадейре. Писем не оказалось. Пакетбот заходил туда за две недели до того, когда мы еще стояли в Гибралтаре, а писем нет. Я все еще надеялся… но ничего, ни клочка бумаги. Пока дул пассат, я не мог в это поверить, но теперь все, и скажу вам, Мэтьюрин: я не в силах терпеть эту долгую, медленную смерть.
— Наверняка вы получите целую пачку в Рио, — сказал Стивен. — Я вот тоже ничего не получил на Мадейре. Практически ничего. Их точно отослали в Рио, не сомневайтесь. А может, даже в Бомбей.
— Нет, — обреченно отрезал Николс. — Не будет никаких писем. Я и так уже утомил вас своими делами, простите меня. Если я устрою навес из весел и сорочки, посидите под ним? Как бы вас солнечный удар не хватил на такой жаре.
— Нет, спасибо. Времени мало. Нужно побыстрее обследовать сию сокровищницу под открытым небом. Бог знает, удастся ли когда-нибудь вернуться сюда снова?
Стивен очень надеялся, что Николс не станет сожалеть об этом. Обычная исповедь носит более формальный характер, она менее подробна и обширна, не так откровенна в деталях, не касающихся религии. Помимо того, исповедник сам по себе суть священник, ведущий особую жизнь, а доктор — обычный человек. Нелегко сидеть за обеденным столом с тем, кому рассказал такое.
Он вернулся к работе: тук, тук, тук. Пауза. Тук, тук, тук. Наблюдая, как расселина медленно расширяется, Стивен заметил, что на скалу падают крупные капли, тут же испаряющиеся. «Не думал, что во мне еще остался пот», — отметил он про себя. Потом понял, что капли падают и ему на спину: огромные дождевые капли, теплые, как помет, которым щедро награждали его птицы.
Стивен выпрямился и огляделся. Небо на западе стало черным, а внизу, на поверхности моря, образовалась белая полоса, приближающаяся с невообразимой скоростью. Птиц в воздухе не было, даже на перенаселенной западной стороне. Горизонт расплывался в пелене дождя. Тьму прорезали алые молнии, хорошо различимые даже в этой дымке. Мгновение спустя солнце скрылось, и в наступившей душной мгле на него обрушилась вода. Не капли, а струи, теплые, как окрестный воздух и льющиеся отвесно с невероятной силой. От струй поднималось облако брызг, такое плотное, что дышать стало почти невозможно. Он укрыл рот руками, замедлил дыхание, и, позволяя воде просачиваться сквозь пальцы, пил ее, пинта за пинтой. Хотя Мэтьюрин стоял на вершине, потоп поднялся ему до колен, и его коробки поплыли. Шатаясь под напором ветра, он ухватил две из них и прижал к себе. Все это время дождь лил с такой силой, что звук его почти заглушал раскаты грома. Теперь шквал находился прямо над ним; вихрь сбил Стивена с ног, и мощь катаклизма, только что казавшаяся ему предельной, возросла десятикратно. Зажав коробки между колен, он скрючился на четвереньках.
Время теперь текло по-другому, оно отмерялось только последовательными вспышками молний, пронзавшими воздух. Они били из тучи, ударяли в скалу и снова исчезали во мгле. В мозгу у него слабо бились тревожные мысли: «Что с кораблем? Могут ли птицы пережить такое? Жив ли Николс?»
Все кончилось. Дождь внезапно прекратился, ветер снес пелену. Через несколько минут туча сползла с катящегося к закату солнца, и оно засияло вновь, сверкая на прекрасном, еще более голубом небе. На западе все было как до начала, если не считать белых барашков на море, на востоке шквал все еще покрывал место, на котором он в последний раз видел корабль. А по расширяющейся полосе между скалой и тьмой течение несло тушки птиц — сотни и сотни. Еще он увидел акул, больших и маленьких, плывущих к телам.
Вся скала еще была в воде: журчание доносилось отовсюду. Стивен зашлепал вниз, крича: «Николс! Николс!». Некоторые из птиц — он старался не наступить на них — продолжали сидеть на яйцах или в гнезда. Кое-кто расправлял перья. В трех местах ему встретились кучи мертвых олуш и крачек: тела были мокрые, но обугленные, и пахли паленым. Доктор добрался до места, где стоял навес. Навеса не было, не было упавших весел, и на месте, где они привязали шлюпку, ее не оказалось.
Он пошел вокруг скалы, сгибаясь под напором ветра, и крича в пустоту. Оказавшись во второй раз на восточной стороне, Стивен обнаружил, что шквал кончился. Корабля не было видно. Взобравшись на вершину, доктор разглядел его корпус, летящий по ветру под фор-марселем. Бизань— и грот-мачта отсутствовали. Он смотрел ему вслед, пока белая черточка не скрылась из виду. Когда он повернулся и пошел вниз, солнце уже клонилось к горизонту. Олуши уже снова занялись ловлей рыбы, а взобравшиеся повыше птицы, еще освещаемые лучами солнца, делались в потоке ослепительного света розовыми, когда начинали свой стремительный кивок к поверхности моря.
Глава шестая
В конечном итоге его снял баркас. Баркас под командой Баббингтона, сумевший, благодаря удвоенному числу гребцов, подняться прямо против ветра.
— С вами все хорошо, сэр? — закричал мичман, увидев сидящего на скале доктора. Стивен не ответил, только показал рукой, что шлюпке надо подойти к рифу с другой стороны.
— С вами все хорошо, сэр? — снова закричал Баббингтон, выскакивая на берег. — Где мистер Николс?
Стивен кивнул, и прокаркал:
— Я в совершенном порядке, спасибо. Но вот бедный мистер Николс… У вас есть вода?
— Эй, бочонок сюда. Ну живее, живее!
Вода. Она вливалась в него, орошая почерневший рот и пересохшее горло, наполняла иссохшее тело
