обозначить три своих письма датой более точной, чем день недели, и Стивен прочитал их в неверном порядке. Сначала у него создалось впечатление, что Сесилия ждет ребенка («о, как жду я момента, когда стану тетей!»), не претерпев при этом урона девичьей чести и не выслушав нотаций со стороны подруг. Фрэнсис удалилась на пустынные берега Лоф-Эрн, где мучается в компании некоей особой, именуемой леди Ф., и с нетерпением ждет возвращения сэра О. Второе письмо несколько прояснило ситуацию: обе сестры Софи вышли замуж. Сесилия — за юного офицера милиции, а Фрэнсис, стремясь не отстать от сестры, — за старшего кузена оного воина. Пока сей ольстерский землевладелец представлял в Вестминстере графство Антрим, Фрэнсис коротала дни с его пожилой матерью во Флудсвилле, дважды в день поднимая бокал бузинового вина за посрамление папы римского. В письмах описывалась радость, даже восторг по причине счастья сестер: Сесилии в конце-концов понравилось замужество, оно оказалось даже более приятным, чем она ожидала, хотя им до поры, пока сэр Оливер не выхлопочет чего-нибудь для своего кузена, приходится жить на съемной квартире в Госпорте; также послание содержало подробное описание брачных церемоний, проведенных по всем правилам и при хорошей погоде мистером Хинкси, их уважаемым викарием. Но по- настоящему счастливыми эти письма не были, не такие письма любил он читать.
Из третьего письма он уловил, что женитьба Сесилии была относительно поспешной, что миссис Уильямс вынуждена была отступить по всем фронтам, поскольку молодой офицер произвел подкоп под ее цитадель, зато ей удалось отыграться в деле с сэром Оливером Флудом, человеком состоятельным и черствым. Это третье послание окончательно закрепило ощущение подавленности и уныния. Дух миссис Уильямс воспрял вследствие свадеб и победы над поверенным сэра Оливера, но здоровье вновь пошатнулось, и она без конца стенала о своем одиночестве. Теперь, оставшись вдвоем с Софией, она сократила число слуг, закрыла башенное крыло и прекратила принимать гостей. Почти единственным посетителем стал мистер Хинкси, заходивший почти каждый день, и остававшийся на обед, если только мог передать ведение службы мистеру Феллоусу.
Теперь, когда не что отвлекало ее, миссис Уильямс возобновила давление на Софию — словоохотливо, когда чувствовала себя хорошо; с судорожными вздохами, когда была прикована к постели. «Странная вещь, но хотя я слишком часто вынуждена слышать имя мистера Хинкси, он действительно нравится мне — это воистину дружелюбный человек, человек добрый, вполне стоящий ваших рекомендаций — он такого высокого мнения о «бесценном неземном Мэтьюрине», и вы, не сомневаюсь, покраснели бы, услышав, как мы говорим о вас, а происходит это так часто. Он никогда не выдает своих чувств и не ставит меня в неудобное положение, и всегда так добр с мамой, даже когда она не вполне в здравом уме. Проповеди его блестящи: без экзальтации и высокопарных слов, без того, что вы бы назвали краснобайством — но слушать его удивительно приятно, даже когда он ведет речь о долге, а это случается частенько. И должна сказать, что он сам следует тому, чему учит — это очень послушный сын. Его пример заставляет меня краснеть и мучаться. Его мать… — Стивен никогда не придавал особого значения старой миссис Хинкси — прекрасная старушка, милая и добрая, но совершенно глухая»… «Черта с два, — подумал Стивен, — когда надо, она отлично все слышит. Это все бессовестный обман, да и седые волосы тоже».
Он перескочил к той части письма, что волновала его больше всего. София считала очень странным, что Джек не пишет. «Ну, горячая голова, тебе ведь не известно, что военный корабль обгонит самый быстрый пакетбот?». Она уверена, что Джек никогда, никогда не сделает ничего плохого преднамеренно, но даже лучшие из мужчин бывают такими беззаботными и забывчивыми иногда, особенно когда у них много других дел, как, например, управление военным кораблем, а еще есть древняя поговорка, что расстояние и соленая вода смывают все чувства. Что может быть естественнее, если мужчине надоест глупая деревенская девушка вроде Софии? Даже самые пылкие чувства способны остыть в человеке, если ему приходится заботиться о столь многих вещах, и нести такую ответственность. Но превыше всего ей не хочется быть преградой на пути Джека в его карьере (лорд Сент-Винсент категорически против женитьбы) или еще в чем-либо: у него в Индии могут оказаться подруги, и ей было бы исключительно жаль, что из-за нее он будет чувствовать себя связанным или окажется в ложном положении.
— Катализатором тут выступает генерал, — заметил Стивен, сравнивая письмо с более ранними образцами почерка Софи. — Оно написано второпях, в смятении духа. Правописание хромает даже сильнее, чем обычно.
Софи попыталась представить все в виде пустяка, но веселье ее было наигранным и неубедительным. Генерал Обри вместе с мачехой Джека, жизнерадостной вульгарной юной особой (молочницей в недавнем прошлом), и им маленьким сынишкой, посетили Мэйпс, по счастью как раз тогда, когда миссис Уильямс уехала в Кентербери вместе с миссис Хинкси. Софи накрыла, как могла, обед, при этом, увы, с парой бутылок вина. Генерал Обри принадлежал другой цивилизации, цивилизации, не затронутой просвещением и развитием буржуазии; существовавшей вокруг Лондона задолго до рождения Софи, и которую ее городская, респектабельная семья не могла принять ни в коем случае. Она выросла в спокойной, сдержанной обстановке, и не знала как себя вести в ответ на комплименты генерала по поводу хорошего вкуса Джека (Сесилия чувствовала бы себя гораздо увереннее), или замечания, что Джек — сущий повеса, и всегда был таким, — но ей не стоит переживать по этому поводу — мать Джека никогда не переживала. «Ну подумаешь, полдюжины внебрачных детей, всего делов», — утешал он Софию.
Генерал Обри вовсе не был дурным человеком — на свой манер, для деревни и лагеря, его можно было счесть добрым и хорошо воспитанным. Но недалекий и импульсивный, да еще разволновавшись (Софи и представить не могла, что пожилой мужчина лет семидесяти может стесняться) и под действием вина, генерал чувствовал себя обязанным что-то говорить. Его вульгарные шутки и приземленные радости шокировали ее, генерал показался ей грубой, безнравственной, распущенной карикатурой на своего сына. Единственным утешением для Софи было то, что ее мать не встретилась с генералом, и не видела второй миссис Обри.
Ей помнилось, как громкий, четкий голос генерала, так похожий на сыновний, восклицает с конца длинного стола, что Джек «так и будет жить без гроша — все Обри несчастливы на деньги, зато счастливы в браке». Помнилась та бесконечная пауза после обеда, когда мальчик проковыривал дырки в экране камина; то нетерпение, с которым она ждала, пока генерал покончит с бутылкой, чтобы подать чай и выпроводить их до приезда матери, уже и так сильно запаздывавшей. Помнилось, как она вместе со смеющейся миссис Обри заталкивала его в экипаж. Бесконечные прощания, генерал, сбиваясь, рассказывает долгий-долгий анекдот про охоту, а мальчик тем временем наводит бардак на цветочных клумбах, ухая, как филин. Десять минут спустя приезжает мать. Сцена, крики, слезы, обморок, постель, смертельная бледность, упреки.
— Стивен! Стивен, я не помешаю? — произнес Джек, входя в комнату с письмом в руке. — Что за чертовщина? Софи тут мне пишет какую-то галиматью — я не могу показать, очень личное, сам понимаешь — но суть такова, что если я хочу, то могу чувствовать себя совершенно свободным, ничто-де не сделает ее более счастливой. Свободным делать что? Бога ради, черт побери, чтоб мне лопнуть! Ведь мы же обручены, или как? Иди речь о другой женщине, я заподозрил бы, что где-то рядом появился соперник. Но что она хочет сказать? Может, поможешь мне понять, откуда ноги растут?
— Возможно, это подстроено… Кто-то сказал ей, что ты отправился в Индию повидать Диану Вильерс, — ответил Стивен, закрыв ладонями зардевшееся от стыда лицо. Это была неприкрытая попытка разделить их, исходя из собственных интересов — отчасти из собственных интересов. Разумеется, совершенно нечестная, а он никогда раньше не вел себя нечестно по отношению к Джеку. От этого Стивен разозлился, но продолжил: — или что ты можешь увидеться с ней здесь.
— Она знает, что Диана в Бомбее?
— Да это в Англии все знают.
— И мамаша Уильямс тоже?
Стивен кивнул.
— О, в этом вся Софи, до мозга костей, — просияв, воскликнул Джек. — Можно ли себе представить, как мягче выразить такую вещь? А какая скромность, разве не так? Да как будто кто стал бы смотреть на Диану после того… — он спохватился и настороженно посмотрел на Стивена. — Я не хотел сказать ничего дурного или непристойного. Но ни единого упрека, ни одного резкого слова во всем письме. Господи, Стивен, как я люблю эту девчонку!
На глаза у него навернулись слезы, Джек утер их рукавом и продолжил:
— Ни единого намека на плохое обращение, хотя я чертовски хорошо представляю, как обращается с ней эта женщина, не говоря уж о том, что она отравляет ее мысли. Ужасная жизнь. Ты знаешь, что Сесилия
