виднелись только топчущие пыль ноги, а впереди — позолоченные и посеребренные клыки и загнутые вопросительным знаком хоботы.
— Я спою тебе марварийский гимн Кришне, — говорит Диль, и затягивает гнусавую песнь, рассекая воздух ладонью правой руки в ритм мелодии. Перед ними появляется еще один слон; из паланкина у него торчит шест с развевающимся на ветру вымпелом с надписью «Ривендж». Большая часть марсовых из вахты правого борта корабля сгрудилась там же, а их товарищи из вахты левого борта бегут следом, вопя, что так нечестно и теперь их очередь ехать. Соперничающий с первым слон «Голиафа», почти скрытый под массой радостных матросов в береговой оснастке, в плетеных шляпах и с лентами. Мистер Смит, морской офицер из разряда низкорослых, щеголеватых, подвижных, круглолицых и изрядно пропитанных портвейном, — некогда соратник Стивена по «Лайвли», а теперь второй лейтенант на «Голиафе» — едет на верблюде. Ноги его болтаются, свисая с боков животного. Он затерт между берегом и слоном, лицо находится прямо на уровне с лицом Стивена, футах в пятнадцати. Голиафовцы орут мистеру Смиту, размахивая бутылками, тот машет им в ответ. Видно, как рот его открывается и закрывается, но ни единого звука не долетает сквозь гомон. Диль продолжает петь, загипнотизированная монотонностью мелодии и потоком слов.
По мере того, как становится прохладнее, появляется все больше европейцев. Экипажи на любой вкус. Бесшабашная ватага мичманов с «Ривенджа» и «Голиафа», шествующая верхом на миниатюрных арабских лошадях, ослах и очумевшем буйволе.
Все больше европейцев, но индусов не в пример больше, поскольку кульминация близится. Берег почти весь покрыт темными фигурами в белых одеяниях, а рев труб перекрывает рокот волн, толпа на траве делается еще гуще, и экипажи могут ехать только шагом, и то не всегда. Кругом пыль, жара, веселье; над всей этой оживленной картиной в невозмутимом небе реют воздушные хищные птицы и стервятники, без усилий описывая круги, все выше и выше, пока наконец не становятся темными точками и не растворяются в синеве. Диль продолжает петь.
Оторвавшись от созерцания птиц и неба, Стивен опускает глаза и обнаруживает, что смотрит прямо в лицо Дианы. Она сидит в ландо под сенью двух абрикосового цвета зонтиков в обществе трех офицеров, вытягивавших головы в стремлении выяснить, что их задержало. Прямо перед экипажем две запряженные волами повозки сцепились колесами, возницы стояли рядом, поливая друг друга бранью, волы, подавшись в упряжи, дремали, а доносившиеся из-за занавесок женские голоса выкрикивали оскорбления, советы и приказы. Учитывая, что приплясывающая процессия заполонила пространство справа и слева от гласиса, ландо придется ждать, пока повозки не расцепят. Диана повернулась: жест, забытый Стивеном вдруг показался близким, как стук собственного сердца. Примостившиеся сзади слуги с зонтиками нырнули вниз, открывая ей обзор: пути назад через толпу не было, и она снова уселась на место, отпустив сидевшему напротив нее мужчине какое-то замечание, от чего тот рассмеялся. Абрикосовые зонтики снова вскинулись над ними.
Если такое возможно, она выглядела даже лучше, чем при последней их встрече: до нее было далековато, чтобы судить с уверенностью, но похоже, климат, от которого кожа большинства англичан приобретала желтый оттенок, являясь практически родным для нее, придал ей блеск, ранее — в Англии, не заметный. В любом случае, ее бесподобная грация осталась именно такой, какой он ее помнил: ему не было нужды изучать в ней что-то заново, ничто не нарушало прежних впечатлений.
— Что с тобой? — спросила Диль, прерывая пение и глядя на него.
— Ничего, — ответил Стивен, не отводя взора.
— Ты заболел? — вскричала она, вскочив и приложив руку к его сердцу.
— Нет, — сказал Стивен. Он улыбнулся и покачал головой. И овладело полнейшее спокойствие.
Она присела на корточки, глядя на него. Диана, рассеянно улыбаясь в ответ на какое-то замечание спутника, оглядывалась вокруг. Взгляд ее скользнул по гласису, миновал Стивена, резко вернулся и остановился на нем, выражая недоверие, затем крайнее удивление, и тут же лицо ее озарилось радостью: оно вспыхнуло, затем побледнело. Женщина отворила дверцу и выпрыгнула из экипажа, оставив за спиной изумление своих спутников. Она бежала вверх по склону, Стивен поднялся, перешагнул через Диль, и принял Диану в распростертые объятья.
— Стивен, клянусь душой и честью! — вскричала она, радуясь, как ребенок. — Но Бога ради, как ты здесь оказался?
— Морем… на корабле… обычным способом… — прерываемые возгласами изумления скоропалительные объяснения про «десять тысяч миль», здоровье, обмен любезностями, открытые взгляды, улыбки, — какая ты смуглая! Гораздо смуглее, чем при нашей последней встрече.
— Стивен, — пролепетала Диль.
— Кто твоя очаровательная компаньонка? — спросила Диана.
— Позволь представить тебе Диль, моего близкого друга и проводника.
— Стивен, скажи женщине, пусть сойдет с моей хатты, — проговорила Диль с окаменевшим взором.
— Ах, деточка, прошу простить меня, — воскликнула Диана, наклоняясь, чтобы стряхнуть пыль с лохмотьев Диль. — Ах, мне так жаль. Если твоя одежда испорчена, я подарю тебе сари из голкандского шелка, с двумя золотыми нитями.
Диль обвела взглядом толпу.
— Сойдет, — сказала она. — От тебя пахнет не как от франка.
Диана улыбнулась и взмахнула над головой девочки своим носовым платком, распространяя аромат эфирных масел из Оуда.
— Прошу, прими его, Диль-Гюдаз, — сказала она. — Возьми его, растапливающая сердца, и мечтай о Сиваджи.
Диль завертела головой: конфликт между удовольствием и обидой явно отражался на ее искаженном гримаской лице. Удовольствие одержало верх, она приняла платок, с милым поклоном благодаря бегум-лала, и жадно вдохнула аромат. Позади раздался звук, свидетельствующий, что повозки расцепились, подбежал грум с докладом: путь свободен, их все ждут, а лошади в поту и в навозе.
— Стивен, я не могу задерживаться, — сказала она. — Приходи повидать меня. Нужно объяснить тебе, где я живу. Знаешь Малабарский холм?
— Да знаю, знаю, — закивал Стивен, желая выразить, что ему прекрасно известно, где она живет, что он отлично знает ее дом, но Диана, погруженная в свои мысли, не обратила на это внимания.
— Нет, ты наверняка заблудишься. — Она повернулась к Диль. — Знаешь джайнистский храм за Черной пагодой? Дворец Джасвант-рао, потом башню Сатара? — последовала краткая серия указаний. Диль слушала, храня спокойное, немного циничное, покровительственное выражение. Чувствовалось, что лишь вежливость не дает ей прервать ее словами Стивена: «Да знаю, знаю». — Потом через сад. Он точно потеряется без помощи мудрого проводника. Прошу, проводи его завтра вечером, и я исполню три твоих желания.
— Конечно, он нуждается в проводнике.
Дверца экипажа захлопнулась, грум вскочил на подножку; изнутри трое офицеров, напустив на себя беззаботный вид, бросали скрытые взгляды на гласис. Ландо утонуло в потоке транспортных средств; несколько минут абрикосовые зонтики еще виднелись, потом пропали.
Стивен чувствовал на себе неумолимо-испытующий взгляд Диль. Он молча поднялся, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца.
— Ох, ох, ох! — вскричала наконец она, вскочив и сложив руки наподобие храмовой танцовщицы. — Ох, теперь я поняла.
Диль закружилась, пританцовывая и напевая:
— О, Кришна, Кришнаджи, о, Стивен-багадур, Сиваджи, о, растапливающий сердца! Ха-ха-ха! — дурачась, она не удержалась и шлепнулась на землю. — Ты-то понял?
— Ну, наверное, не так хорошо как ты.
— Я скажу, все открою. Она добивается тебя — хочет видеть тебя вечером. О, бесстыдство. Ха-ха-ха. Но зачем, если у нее три мужа? Потому что ей нужен четвертый, как у тибетцев: у них по четыре мужа, а женщины франков такие же как они. Чудно. Трое не сделали ей ребенка, значит четвертый должен, и она выбрала тебя, потому что ты так не похож на них. Ясное дело, ей было видение во сне: сказано, где найти
