тебя, такого непохожего на остальных.
— Совсем непохожего?
— О да, да! Они идиоты — у них на лбу написано. Они богатые, а ты бедный; они молодые, а ты старый; они красивые розоволицые мужчины, а ты… большинство святых людей страшные на вид, но более-менее невинные. О трубы и рожки! Скорее, давай скорее: бежим к морю.
Стивен свернул в проулок серебряных дел мастеров: улочку еще более узкую, чем прочие, укрытую от жалящих лучей заходящего солнца тентами. Жара была наполнена беспрестанным теньканьем, сходным со стрекотанием каких-то насекомых. По обе стороны дороги в своих открытых лавках трудились кузнецы, работая над филигранью, носовыми кольцами, ожерельями, браслетами, корсетами. У некоторых имелись тигли с мехами для поддержания огня, и по земле стелился густой аромат древесного угля.
Он присел, чтобы посмотреть, как мальчик полирует изделие на точильном колесе, выбрасывающем на улицу сноп красных искр. «Как неудачно, что Диль должна сопровождать меня, — думал Стивен, — и что я в европейской одежде». На него, как и на лавку упала тень браминского быка, заставив тигль замерцать еще ярче. Бык ткнулся носом ему в грудь, фыркнул и пошел дальше. «Мне так больно от лжи: она, в той или иной форме так давно опутывает меня. Притворство и отговорки — опасное ремесло, и расплата рано или поздно наступит. Есть люди, и Диана, думается, из их числа, для которых существует собственная правда. Обычный человек — как Софи или я, к примеру, не может жить без своей обычной правды, не может и все. Он без нее умирает, без чести и славы. На деле большинство людей убивают себя задолго до момента, когда пробьет их час. Живут как дети: бледные в юности, вспыхивают огнем в любви, умирают, не дожив до тридцати, и блуждают по земле, как проклятые души, не зная покоя. Вот Диль жива. И этот мальчик тоже». Время от времени мальчишка, существо с огромными глазами, улыбался ему сквозь браслеты. Они уже стали хорошими знакомыми, когда Стивен спросил:
— Парень, скажи, сколько стоят эти браслеты?
— Пандит, — ответил тот, сверкнув зубами, — правда — мать моя, и я не стану врать тебе. У меня есть браслеты на любую толщину кошелька.
Он нашел Диль занятой игрой столь похожей на знакомые с детства классики, что ощутил старинное волнение, увидев, как плоский камешек скользит через линии к «раю». Одна из товарок Диль радостно заскакала к цели, звеня по пути браслетами. «Так нечестно, — завопила Диль, — не считается, даже слепая гиена разглядела бы, что ты зашаталась и коснулась земли»! Сверкая глазами и сжимая кулаки она взывала к небу и земле как свидетелям, но, заметив Стивена, бросила игру, заявив на прощание, что не будет водиться с ними, дочерьми шлюх, и быть им бесплодными всю жизнь.
— Ну, вести тебя? — спросила она. — Сгораешь от нетерпения, Стивен? — Стивен в роли жениха казался ей донельзя комичной фигурой.
— Нет. Вовсе нет, — откликнулся он. — Я знаю дорогу. Бывал там много раз. Хочу попросить тебя о другой услуге: отнести вот эту записку на корабль.
Лицо ее омрачилось, нижняя губа выпятилась, весь вид выражал разочарование и несогласие.
— И ты не боишься заблудиться в темноте? — спросила она, глядя на солнце, лишь ободок которого не успел еще погрузиться в море. — Ба-а! — Диль топнула ногой. — Я хочу идти с тобой. Как же мои три желания? Нет справедливости на свете!
Что могло быть проще, чем угадать, каковы будут желания Диль, сколько их не загадывай — с первого дня их дружбы она толковала о браслетах, серебряных браслетах: рассказывала, какой формы, какого размера, веса и качества должна быть каждая из категорий в их округе, а также в близлежащих провинциях и королевствах. Не раз ему приходилось замечать, как Диль, единственно из зависти, отвешивает пинка какому-нибудь особо звенящему ребенку. Они шли к рощице из кокосовых пальм, разглядывая остров Элефанта.
— Я еще не осмотрел пещеры,[41] — проговорил Стивен, извлекая из-за пазухи сверток из ткани. Словно ей тоже пришло видение во сне, Диль замерла и смотрела на него, не сводя глаз. — Вот первое желание, — он достал первый браслет. — Вот второе, — на свет появились еще два. — Вот третье, — и вытащил еще три.
Она робко протянула руку и легонько коснулась их, ее обычно дерзкое веселое личико сделалось застенчивым и серьезным. Диль на мгновение взяла браслет, положила, посмотрела на Стивена, не сводящего глаз с лежащего в бухте острова. Одела браслет, и присев от изумления стала глядеть на свою руку, сияющую от серебра. Она нацепила другой, третий; жажда обладания овладела ей. Девочка залилась неудержимым смехом, она то нанизывала, то снимала браслеты, сочетая их в разном порядке, позвякивала ими, разговаривала с ними, каждому давая имя. Она прыгала и вертелась, махала руками, заставляя браслеты издавать звон. Потом вдруг упала перед Стивеном на колени и благодарно обняла его ноги. Поток искренних, душевных слов прерывался восклицаниями: откуда он узнал?… ну разумеется, ему дано знать сокрытое… как по его мнению, лучше носить: так или вот этак?… как блестят!… можно ли взять ткань, в которую они были завернуты?
Она сняла их, уложила, потом одела вновь — как легко они скользят! — и села, прижавшись к его коленями, глядя на серебро на своих руках.
— Дитя, — промолвил он. — Солнце садится. Наступает ночь, нам пора.
— Сейчас же! — воскликнула она. — Дай мне листок, и я бегу на корабль, прямо на корабль. Ха-ха!
И Диль помчалась вниз по склону. Стивен глядел ей вслед, пока она, зажав в зубах письмо и раскинув наподобие крыльев мерцающие серебром руки, не растворилась в сумерках.
Снаружи дом был хорошо знаком ему — стены, окна, двери, — уединенный дом, спрятавшийся за двором и обнесенным оградой садом. Но он был изумлен, обнаружив, как огромен он внутри. По сути, небольшой дворец: немногим меньше, чем резиденция комиссионеров, но намного красивее, с отделкой из белого мрамора. В комнате, где стоял Стивен — восьмиугольной, увенчанной куполом и с фонтаном посередине — мрамор был украшен затейливой резьбой. Под куполом находилась галерея, отделанная таким же резным мрамором, лестница витками спускалась с галереи к тому самому месту, где расположился Стивен. На пятой от него ступеньке стояли три небольших горшка, медный чан для отходов, на шестом — располагались короткая щетка из искусно связанных пальмовых листьев, и щетка подлиннее — можно сказать, метла. Под чаном укрылся скорпион. Впрочем, убежище показалось пауку не слишком надежным, и Стивен наблюдал, как тот беспокойно шевелился промеж горшков. Передвигаясь между ними, скорпион соблюдал баланс между клешнями и хвостом, довольно грациозно приподнимаясь на ножках. При звуке голосов доктор поднял голову: по галерее промелькнули тени, и Диана в сопровождении другой женщины появилась на верхней ступеньке. Многие женщины считают невыигрышным для себя, когда на них смотрят снизу — но не Диана. На ней были воздушные голубые муслиновые шаровары, перехваченные у колен, темно-синий кушак и поверх него безрукавка. Благодаря ее росту и стройности искажающий пропорции эффект совсем не чувствовался.
— Мэтьюрин! — вскричала она, сбегая вниз. Правая ее нога задела чан, а левая — ручку метлы; инерция разбега помогла ей махом преодолеть прочий инвентарь и оставшиеся ступеньки, а внизу ее поймал Стивен. Он подхватил на руки ее гибкое тело, расцеловал в обе щеки и поставил на ноги.
— Мадам, обратите внимание на скорпиона, — обратился он к пожилой женщине на лестнице. — Он прячется под маленькой щеткой.
— Мэтьюрин, — снова вскричала Диана. — Я все еще не могу прийти в себя после встречи с тобой. Невероятно, что ты стоишь здесь, еще невероятнее, чем когда ты сидел в толпе там, в форте. Это как сон. Леди Форбс, могу я представить вам доктора Мэтьюрина? Доктор Мэтьюрин, это леди Форбс, столь любезно согласившаяся жить со мной.
Леди оказалась коренастой, безвкусно одетой, увешанной украшениями. Зато предметом особой заботы для нее были широкое лицо, разукрашенное так, что почти утратило сходство с человеческим, и парик, локоны которого ниспадали ей на лоб.
— Какой-то чудаковатый бездельник, пародия на человека, смею сказать, — пробормотала она, разгинаясь после глубокого книксена. — Чертова нога, никак не распрямиться. Как поживаете, сэр? Вот и
