конечно, может быть свое мнение, мистер Ферриски: голос — великая вещь. А мне подайте смычок и скрипку, да еще такого игреца, как Люк Мак Фадден — простой бродяга-лудильщик. Дух от него такой, что с ног сшибает, но, не сойти мне с этого места, не было и не будет по всей Ирландии лучшего скрипача.
— Скрипка — это, конечно, тоже о-го-го! — согласился Ферриски.
— Не очень-то удобная это штука, ваша скрипка, — сказал Шанахэн, — пока там ее приладишь. Потом, говорят, если долго на ней играть, пальцы скрючивает...
— Тем не менее скрипку, — продолжал Ферриски, медленно и авторитетно взвешивая каждое слово, — следует считать номером вторым после голоса. Вы не против, мистер Ламонт? Адам пел...
— Что правда, то правда, — ответил Ламонт.
— Но играл ли он на скрипке? Клянусь Всевышним, нет. Если бы в руки нашим прародителям, мистер Ламонт, еще тогда, в Эдемском саду, попала скрипка...
— Они бы, разумеется, сделали из нее вешалку, — сказал Ламонт, — но, как бы там ни было, нет нежнее инструмента. При условии, разумеется, если она попадет в достойные руки. Разрешите побеспокоить вас, мистер Ферриски?
Доверху полная сахарница плавно перешла из рук в руки в наступившем затишье. Вразнобой зазвучали чайные ложечки, и хлеб был проворно намазан маслом и разрезан на три равные части; одновременно мужчины подтягивали на коленях брюки и поскрипывали стульями, усаживаясь поудобнее. Звон неожиданно столкнувшихся молочника и блюдца, как маленький гонг, призвал приятелей продолжить беседу.
— Джон очень музыкален, — сказала миссис Ферриски. Глаза ее пристально следили за движениями своих десяти пальцев, готовивших лакомую закуску. — Уверена, у него очень неплохой голос, только не поставленный. Он частенько поет, когда думает, что я не слышу.
По губам сидящих за столом пробежала по кругу умиленная улыбка.
— А скажите, пожалуйста, мэм, — произнес Ламонт, — что он чаще всего поет? Надеюсь, это песни родимого края?
— Песни, которые он поет, — ответила миссис Ферриски, — обычно без слов. Напевает себе что-то, и все.
— Когда же это ты слышала, чтобы я пел? — спросил супруг, и на подвижном лице его изобразилось кроткое недоумение. Затем, посуровев, он вперил в жену вопрошающий взор.
— Не обращайте на него внимания, мэм, — громко произнес Шанахэн, — не обращайте внимания, он у нас известный чудак. Вы излишне ему льстите.
— Иногда, когда ты бреешься. О, я знаю все его штучки, мистер Шанахэн. Он может петь как жаворонок, когда в настроении.
— Дело в том, что, когда сегодня утром тебе показалось, будто ты слышишь мое пение, дорогая женушка, — сказал Ферриски, указательным пальцем отмечая цезуру, — я просто сморкался в раковину. Вот такие дела.
— Ах, как не стыдно, — сказала миссис Ферриски, присоединяя свой манерный смешок к басистому арпеджио мужских усмешек. — Разве можно за столом говорить такое? Где же ваши манеры, мистер Ферриски?
— Прочищал нос над сортирной чашей, — произнес Ферриски, грубо хохоча, — вот какую партию я исполнял. Когда дело доходит до этого, лучше меня тенора не сыщешь.
— Искренне жаль человека, который никогда не поет, — заметил Ламонт, умело возвращая беседу к прерванной теме. — Но, хотя все мы то и дело что-нибудь про себя напеваем, Люков Мак Фадденов среди нас — раз два и обчелся.
— Истинная правда.
— Из всех музыкальных инструментов, какие когда-либо создавала рука человека, — сказал Ферриски, — пианино было, есть и будет самым... полезным.
— Кто же не любит пианино, — согласился Ламонт. — Надеюсь, ни у кого нет иных мнений на этот счет. Как прекрасно звучат вместе пианино и скрипка!
— В свое время, — начал Шанахэн, — приходилось мне слышать такие выкрутасистые штучки, что обычному человеку с двумя руками и не сыграть. О, конечно, штуки были что надо, классика и все такое, но черепушка у меня от них просто раскалывалась. Трещала сильнее, чем после пинты виски.
— Да, не каждый может насладиться этим, — сказал Ферриски. — На вкус и цвет товарища нет. Я всегда говорил, что пианино — это тонкий инструмент. Номер два после голоса.
— Моя сестрица, — сказал Ламонт, — вот уж кто был знатоком по части пианино. Сами знаете, какие доки эти монашки насчет музыки и французского. А какое у нее было туше!
Ферриски, слегка нахмурившись, пытался подцепить увертливую чаинку краешком чайной ложки. Он сидел нахохлившимся орлом, засунув левый большой палец в пройму жилета.
— Если уж быть точным, — возгласил он, — пианино не совсем правильное название, так сказать, только полслова. Точный термин будет фуртипьяно.
— Верно. Я тоже об этом слыхал, — поддержал его Шанахэн.
— «Фурти» обозначает низкие ноты, которые слева, а «пьяно», само собой, высокие, те, что справа.
— Так вы хотите сказать, что говорить «пианино» — неправильно? — спросил Ламонт. Лицо его выражало вежливое недоумение; задав свой учтивый вопрос, он захлопал глазами, нижняя губа его отвисла.
— Ну, не совсем... Не то чтобы это было неправильно. Никто не говорит, что вы неправильно употребили это слово. Но...
— Да, да, я понимаю, о чем вы. По сути, мы имели в виду одно и то же.
Благодаря просвещенности, духу высокой культуры и взаимопонимания дело было полюбовно улажено ко взаимному удовлетворению всех сторон.
— Так, значит, вы поняли, мистер Ламонт?
— Разумеется. Вы совершенно правы. Фуртипьяно.
В мирной паузе вновь раздался веселый перезвон чайной посуды.
— Сдается мне, — произнес коварный Шанахэн, — сдается мне, что по музыкальной части вы можете и кое-что побольше, чем просто спеть песенку. Мне говорили — разумеется, строго конфиденциально, — так вот мне говорили, что скрипка вам тоже немного знакома. Правда ли это?
— Что я слышу? — вопросил Ламонт. Впрочем, изумление его было больше напускным. Он выпрямился, весь обратившись в слух.
— Ты никогда не говорил мне об этом, Джон, — печально-укоряющим тоном произнесла миссис Ферриски, близорукие голубые глаза ее светились горделивой улыбкой.
— Не верьте ни единому слову, друзья мои, — сказал Ферриски, шумно двигая своим стулом. — Кто это вам сболтнул такое, Шанахэн? Или это одна из твоих побасенок, подруга?
— Ах, дорогой, ты же сам знаешь, что нет.
— Послушайте лучше, что я вам скажу, — вмешался Ламонт. — Из сотни тех, кто берется за это дело, разве что одному-единственному удается стать настоящим исполнителем. И все-таки честно, как на духу, вы играете на скрипке?
— Ей-Богу, никогда, сэр, — сказал Ферриски, искренне таращась на всех широко раскрытыми глазами. — Были, конечно, кое-какие мыслишки, легко видеть, что я преклоняюсь перед этим инструментом. Но, разумеется, это потребовало бы постоянной практики...
— А практика потребовала бы постоянного и тяжкого труда, — завершил Шанахэн.
— Главное дело — слух, — заметил Ламонт. — Пиликая на скрипке, вы скорей кожу до костей сотрете, но ни на йоту не продвинетесь, если у вас нет слуха. Если же у человека есть слух, то можно считать, что дело в шляпе. Да, скажите-ка, кстати, вы никогда не слышали о величайшем скрипаче, человеке по имени Пегас? Вот уж кто мог задать всем жару.
— Ни краем уха, — откликнулся Шанахэн.
— Было это, конечно, давным-давно, — продолжал Ламонт, — но сказывают, будто этот самый Пегас заключил сделку с дьяволом. Трудовое соглашение, можно сказать.
— Не кощунствуйте, друг мой, — сказал Ферриски, нахмурившись, как от боли.
— Что ж, говорю все как было. И вот наш приятель становится скрипачом номер один во всем мире.
