достаточно для этого сил.
— Мы все умрем, — сказала она. —
Она спрашивала с жаром, без всякого страха. Наконец-то я заметил в ней болезнь, о которой говорил Уинтерборн:
— Каково это? — повторила она.
Воскреснуть из мертвых — все равно что умереть. Все органы чувств испытывают мучения: обоняние — от запаха плесени, зрение — от непроглядной черноты могилы, слух — от скрежета зубов о деревянный гроб, осязание — от студенистого разложения, вкус — от горького гниения собственного тела. Такова смерть. И Лили страстно хотелось ее познать.
Она в нетерпении встряхнула головой:
— Ответьте.
Придвинувшись еще ближе, она снова мотнула головой, уже не так резко, и ее волосы коснулись моей щеки — утонченная пытка. Через пару секунд ее слова вызвали у меня отвращение, я все же хотел быть мужчиной, полным самоотречения и не помнящим о своей недавней слабости.
За спиной послышался негромкий звук, словно сухие веточки зашуршали друг о друга.
— Там кто-то есть. — Лили попыталась вырваться.
— Просто ветер, — тихо сказал я. Не хотелось ее отпускать: она пахла розами, ее кожа была такой же нежной, как их опавшие лепестки.
И снова за спиной этот звук, уже ближе: будто шорох сухого кустарника.
— Отпустите меня. Говорю же вам: там кто-то есть.
— Вы хотели узнать, каково быть мертвым. Неужели вы уйдете, не получив ответа?
К ней вернулись печаль и смирение.
— Есть много способов познать смерть, Виктор Оленберг. Много мест и много возможностей. Каждый из нас находит собственный способ. Каждого из нас находят.
Когда она снова попыталась вырваться, я отпустил ее. Освободившись, Лили схватила фонарь и задула пламя.
Весь день думал над словами Лили: дни ее сочтены, она скоро умрет. Неужели болезнь настолько серьезна? Ее отец будет так убиваться! А как же я?
Я больше не надеялся выудить из нее правду: ведь можно и впрямь не успеть. В вечерних сумерках я спустился на берег, влез на скалу с другой стороны и вошел в Таркенвилль в плаще и капюшоне.
Город почти обезлюдел, хоть было еще не поздно, и никто не мог подсказать мне, где живет Бидди Джозефс. Свернув на другую улицу и остановившись в темноте, я услышал громовой голос, доносившийся из церкви: «И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, — к жизни возвратит душу свою».[7]
Я осторожно заглянул внутрь. Преподобный отец Грэм, в полном облачении, зачитал стих из Писания в переполненной церкви. После столь сильной речи его голос неожиданно смягчился. Взгляд пастора был полон любви и смирения, и это меня удивило. Судя по его поведению на балу Уинтерборнов, я ожидал суровых слов во славу сурового Господа. Но лицо священника было умиротворенным. Учтивость его прихожан, их тихие отклики, шарканье тех, кто поднимался со своих мест, опускался на колени и вновь вставал, — все это убаюкало и на миг успокоило меня. Я прислонился к стене у окна и слушал. Меня очаровали не сами слова, а интонация. Мне показалось, что молитвы закончились слишком быстро: «Молим тебя, Господи, рассей нашу тьму и великой милостью Своею защити нас от всех опасностей и напастей ночи сей».
Я быстро вышел, не дожидаясь, пока церковь опустеет.
Наконец я нашел человека, который сказал мне, что Бидди Джозефс обитает за городом — в лесной чаще, вдали от людей. Я медленно приблизился к одинокой избушке. Сама она и большой сарай, стоявший рядом с ней, были ярко освещены, окна открыты. На стропилах в сарае висели связки растений, листьями вниз: одни еще свежие и зеленые, а другие столь хрупкие, что, казалось, могли рассыпаться от одного резкого взгляда. Здесь же сушились части длинных деревянистых корней, перевязанные ниткой. Столы, стоявшие вдоль стен, тоже были устланы тонким слоем листьев. В воздухе носилась непривычная, но приятная смесь ароматов.
Дверь сарая распахнулась, и оттуда вышла женщина. Она была седовласая и очень старая, но высокая и крепкая, двигалась проворно, сжимая в руках большую банку. Она была сделана из такого темного стекла, что разглядеть ее содержимое не удавалось.
— Запри дверь, но огонь не гаси. Мне нужно еще кое-что сделать.
Я не понял, к кому она обращалась.
— Эй, ты! — сказала она, полуобернувшись. — Там, в темноте. Слышишь меня? Или тебе уши законопатили?
Она прошагала к избушке, открыла ногой дверь и вошла. Я запер сарай и переступил вслед за ней порог дома.
— Надеюсь, ты пришла не одна. — Старуха поставила банку на полку к другим емкостям. — Ты же слышала: вчера ночью произошло убийство.
Я замер. Я заведомо в этом виновен: само это слово было мне приговором.
— Мальчонку забили до смерти. Джонатана Ридли. Знала такого? Потому я и сказала, что не след тебе ходить по лесу одной. Мне-то бояться нечего — кому нужна старая карга?
— Бидди Джозефс? — уточнил я.
— Мужчина… А ступаешь так тихо. — Она принялась переставлять банки, продолжая говорить, и даже ни разу не взглянула на меня. — Чем могу служить, сэр? Славная смесь валерианы и хмеля — для крепкого сна? — Она открыла банку и понюхала. — Или дьявольское слабительное для облегчения кишечника? Но с этим поосторожней: слегка переборщишь — и вызовет запор.
Она посмотрела в мою сторону, и, хотя лицо мое было скрыто, я отступил.
— Сдается, тут дело не в слабительном, — лукаво сказала она. — Что привело джентльмена к Бидди Джозефс в эту вечернюю пору и почему он прячется в темноте? — Вернувшись к полке, она по очереди говорила названия некоторых снадобий, до банок с которыми дотрагивалась пальцами: — Кориандр, пажитник — эти очень полезны для мужской силы. Гм… но зеленая скорлупа грецкого ореха все равно лучше.
— Я пришел не ради себя.
— Значит, ради своей женщины.
Странное определение для Лили.
— Она больна. И сказала, что уже приходила к вам, но не получила облегчения.
— Кто она?
Я запнулся.
— Не бойтесь, сэр. Я никому не рассказываю о том, кто ко мне приходит.
— Лили Уинтерборн.
— Красавица. Да, она была здесь.
— От чего вы ее лечили?
Вероятно, все было не столь серьезно, как показалось Лили. Быть может, еще можно было отыскать надежду для нее и утешение для ее отца.
— А что она сама-то вам сказала?
— Что у нее внутри паразит, вредный червь.
— Ну да, от червей я дала ей полыни. А еще болотную мяту, авран, пастушью сумку. Немного спорыньи тоже не помешало бы, да только сейчас не сезон. Ведь я могу предложить лишь то, что дают добрые друзья и природа.
