Я обошел часовню с дальнего края. Двойные деревянные двери с большими железными кольцами вместо ручек. Кольца загремели, двери открылись, и вышел слуга с фонарем. Он поставил фонарь между собой и двумя кучерами.
— В церковь влетели как молния, — сказал слуга, — а выползают точно улитки. Никогда не видел таких молебнов.
— Еще успеют запыхаться, — пошутил кучер. — А мне даже перекусить некогда. Сходи на кухню, позови Тима, Чарли и остальных. Их черед стеречь лошадей.
Слуга взял фонарь и направился к главному зданию.
— И поживей! — крикнул вдогонку второй кучер. — Уже можно было три раза наесться.
Я бесшумно вышел из темноты. Лошади фыркнули, и это отвлекло людей. За пару секунд я отволок их бездыханные тела в сторону. Пнув свободный столб, я расшатал его и выдернул из земли. Взвесил в руке и остался доволен. Закинув на плечо дубину, я вошел в часовню.
Первые двери вели в темное преддверие. Заметив вторые, я приложил глаз к щели.
Лили была в белом кружевном платье и фате, в волосах сверкала заколка с драгоценностями. Рядом с невестой стоял хилый, болезненный мужичок, тяжело опираясь на трость. Церемония завершилась. Маргарет поздравляла жениха, но все ее движения были отрывистыми и пугливыми. Уинтерборн странно улыбался — хитрый лис был доволен. Выдав дочь замуж, он выполнил свой долг и в то же время обманул старика: точно так же он поступил со мной.
Но Лили! Бледность и лихорадочный блеск в глазах сменились невыразимой красотой. Какая жестокая болезнь могла быть автором столь прелестного портрета? Во мне закипела злоба. Сколько бы Лили ни дразнила меня интимными беседами, я никогда не завладею подобной добычей законным путем. Мне нечего предложить в обмен на плоть. Ее муж свободно получит то, что я могу взять лишь силой, хотя мы оба живые мертвецы.
Словно подтверждая мои мысли, Хоукинс зашелся жутким кашлем, сотрясаясь всем телом и пачкая носовой платок. Грэм, Уинтерборн и Маргарет тотчас бросились на помощь. Не обращая внимания на хрипы за спиной и поздравления с обеих сторон, Лили прошагала от алтаря к закрытым двойным дверям.
Ну конечно, подумал я, заглядывая в щель, здесь-то тебя ждет жених порасторопнее. Я алчно смотрел на нее, пока она приближалась. Когда оставалась всего пара ярдов, я ворвался через вторые двери. Мужчины подскочили: одни бросились наутек, другие ринулись в бой. Матроны закричали. Маргарет упала в обморок.
Лили замерла, уставившись на меня: она не испугалась, но встревожилась. Я схватил ее за талию. Лишь тогда она очнулась и стала упираться.
Уинтерборн помчался по проходу к дочери. Я взмахнул столбом, дабы отогнать его, но он все равно рвался вперед, и я ударил его по руке. Он с криком упал на колени. Я занес столб над его склоненной головой.
— Нет! — воскликнул преподобный отец Грэм. — Если вы хотите быть человеком, если у вас есть душа…
Я поднял столб выше.
— Так вот на кого ты променял свою шлюху?
Из темного угла выступил Уолтон.
Чему же я удивился? Разве он не следовал за мной повсюду и раньше? Он был смертельно тощий и неопрятный. Глаза горели, точно раскаленные угли, вставленные в глазницы черепа. Этот человек вел себя с убийственной непринужденностью, будто победа уже была в его руках.
Послышался стон, и я обратил внимание на умоляющее лицо Уинтерборна. Он прошептал мое имя.
Передразнивая, Уолтон повторил:
— «Если вы хотите быть человеком…»
Я взглянул на одного и на другого, а затем потащил Лили за дверь.
Выйдя из часовни, я вставил столб в оба кольца и запер ее снаружи. Потом отвязал лошадей. Придя в ужас от моего внешнего вида, они пустились вскачь — их даже не пришлось понукать. Я затолкал Лили в последнюю карету и умчался.
То был фаэтон с откидным верхом. Я выбрал его из-за легкости и быстроты. К тому же я мог править одной рукой, а другой держать Лили. Сиди я на кучерском месте закрытой повозки, моя пленница могла бы выпрыгнуть на ходу. Пока мы неслись по проселку, она билась, кусалась и брыкалась. Лили сопротивлялась так настойчиво и энергично, что вскоре в изнеможении опустилась на сиденье рядом со мной.
Заметив, что от усталости она стала покорной, я съехал с дороги, подкатил к густым зарослям и остановился. Из-за бешеной езды лошади взмылились, им нужно было передохнуть. Я вставил в рот Лили кляп и связал ее обрывками фаты. Она могла извиваться и колотить по днищу кареты, но криков никто бы не услышал. Наконец она забылась чутким, беспокойным сном. Когда очнулась, окинула затуманенным взором ночное небо. Потом в ее глазах проснулись воспоминания, и на лице было столько отвращения, омерзения и злобы, что я тотчас узнал в ней дочь ее матери и племянницу ее дяди.
Я достал дневник, огарок и теперь сижу здесь и пишу. Мне надо было подумать, а в этом всегда помогает перо.
Из-за него погибла женщина, пожелавшая со мной остаться. И из-за него женщина, которую я похитил, будет ненавидеть меня во веки веков.
Мысли мелькают в голове с такой скоростью, что я не успеваю их записывать, — словно молнии в ночном небе, на миг озаряющие мрак моих желаний. Я знаю, что должен сделать.
Я вывел лошадей обратно на дорогу. Пока они отдыхали, вдалеке проскакали всадники: топот копыт мешался с лаем. Вторая группа, тоже с собаками, промчалась позже в другую сторону, а за ней — третья. Едва все стихло, я подъехал к месту у вершины скалы, где тропа была отлогой. Привязав фаэтон, я забросил Лили на плечи, словно мешок с мукой. Она брыкалась и мотала головой, пока я нес ее к обрыву. Потом она крепко прижалась ко мне, будто от малейшего ее движения я мог покатиться кубарем вниз. Спустившись на берег, я быстро пошел на север, занес Лили поглубже в пещеру и накрыл своим плащом. Ее приглушенные крики еще долго вторило эхо, после того как я оставил ее в темноте и поднялся в имение Уинтерборнов.
В доме светились все окна — он был маяком, путеводной звездой для пропавшей дочери. По глупости Уинтерборн отправил чересчур много людей в погоню и оставил слишком мало для охраны такого большого дома. Они рыскали по усадьбе с ружьями и мушкетами, дубинами и топорами, но я без труда переждал одного, а затем прокрался дальше и сел в засаду. Видимо, всех мастифов тоже угнали: при моем появлении ни один пес не залаял. А поскольку сбежал я на фаэтоне, меня могли выследить только по следам, ведущим к церкви Грэма.
Я обошел дом по кругу — от одного окна к другому. Уолтона я не заметил. Он словно перебегал из комнаты в комнату ровно перед тем, как я заглядывал внутрь. Что означали эти прятки? Я сам стану псом и с легкостью выслежу его по запаху отчаяния, подлости, безнравственности. Он портил все, к чему прикасался, и оставлял после себя лишь мясных мух.
Ну наконец-то: Уинтерборн, его жена и Уолтон в гостиной. Рукав куртки Уинтерборна пустой, рука перевязана на груди, кисть обмякшая и безжизненная. В другой руке — бокал. Дворецкий Бартон принес новый графин и забрал пустой. Где жених Лили? Лежит, укутанный в одеяло, пуская кровавые слюни, точно паук, плетущий паутину?
Не слыша разговора, я все же понял, что Уинтерборн уговаривал жену лечь спать. Она отказывалась, а он снова и снова показывал на дверь. В конце концов Уолтон взял сестру за руку и увел. Уинтерборн наполнил бокал, осушил его залпом, налил еще один и сел поближе к графину. Он напился до беспамятства, наклонился вперед и повалился на пол. Я прошмыгнул в комнату и задул все свечи. В неярком свете камина рассмотрел обрюзгшее лицо храпящего Уинтерборна. Вытянув руки, я почувствовал тепло его опьяненной плоти и заметил пульсирующую яремную вену.
