жить. На краткий миг я стал человеком. Но вот Уинтерборн мертв, и я больше не человек. Мало того, что я убил отца, дарованного мне судьбой, так еще и убил отца, которого избрал сам.
Меня душил стыд.
Я избегал грустного, безжалостного взгляда Бартона.
Пригнувшись, я отбежал и сел поодаль, сердце разрывалось на куски. Потом я все же обернулся. Наконец-то я создал зеркало, в котором отразился целиком: я окинул всю свою жизнь одним взглядом, мне открылось, кем я был и что сделал, кто я и что делаю. Я взял слова из книги, которую люди зовут Откровением, и присвоил их:
Я был звездой, падшей с неба на землю, и дан был мне ключ от кладезя бездны. Я отворил кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя.[8]
И вот солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю; и небо скрылось, свившись, как свиток; и цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?[9]
Назойливый звон колокола известил, что пожарная бригада, запоздалая и бесполезная, выехала из Таркенвилля. Я ушел.
Пока спускался со скалы, меня охватил приступ горя, стыда и отвращения, и я чуть не сорвался. Замерев, я крепко вцепился в отвесную каменную стену.
Что, если просто отпустить руки?
Прошла минута, за ней другая, а потом…
Мне расхотелось умирать. Но как жить дальше? Прежде меня выслеживал один сумасшедший. Я покинул среду отверженных и осмелился пойти к цивилизованным людям. Теперь они пышут цивилизованной ненавистью и будут охотиться за мной так тщательно и методично, как Уолтону и не снилось.
Они обыщут города, полагая, что я попытаюсь затеряться в безымянной толпе. Прочешут поля, решив, что я скроюсь в норе, как барсук. Значит, мне нужно уйти в такое дикое место, которое отпугнет даже тех, кто жаждет моей гибели, — место, где я буду править единолично.
Я судорожно рассмеялся и плотнее прижался к скале, чтобы не упасть. Разве мне еще не показали мою империю? Есть ли на свете более дикие места?
В нетерпении я спустился вниз, вбежал в пещеру и схватил Лили. Во рту у нее был кляп, она заныла и стала отбиваться. Однако я все равно вынес ее на берег и затащил на скалу, где была привязана карета. Лили увидела небо, озаренное пламенем: в теплом вечернем воздухе мерцали хлопья золы, похожие на светляков.
Но этого было мало. Я заехал в имение Уинтерборнов. Повернув Лили лицом к огню, я сказал:
— Теперь у тебя не осталось никого, кроме меня.
Я схватил поводья и пустил лошадей вскачь.
Там, на севере, в бесплодном, овеваемом штормами краю, мой отец когда-то создал существо под стать моему уродству. У моего родителя сдали нервы. Но я-то не струшу. У меня есть пара, невеста, шлюха, потаскуха. Ее гложет червь, и красота ее скоро померкнет. Когда эта женщина сама превратится в червя, ее безобразие сравняется с моим, и я короную свою царственную супругу. Ведь я везу ее к себе на родину, в подвластную мне страну, чтобы там, на Оркнейских островах, вступить на престол короля чудовищ.
Часть третья
Лили сбежала…
Я гнал лошадей до рассвета, затем съехал с дороги и спрятался, чтобы передохнуть. Мы все еще находились в Англии и ехали на юго-запад от Таркенвилля. Опасно, конечно, но я бы рисковал больше, если бы сразу отправился на север и пересек реку Твид. Я намеревался следовать вдоль границы до холмов Чевиот и по низине перебраться в Шотландию. Оттуда я бы устремился прямиком к Стерлингу и, перейдя наконец Шотландское высокогорье, спустился на побережье, а там уж рукой подать до Оркнейских островов.
Лили была на удивление покорна. Связанная и с кляпом во рту, она лежала на полу кареты, куда свалилась с сиденья, когда мы подскочили на ухабе. Пока я мчался по проселку, Лили не замечала нависавших над нами туч и деревьев: в ее ошеломленных глазах застыли картины пожара. Наконец она крепко уснула, и ей не помешала ни бешеная скачка, ни даже внезапная остановка.
Я растянулся на земле рядом с лошадьми, но они шарахнулись от меня. Такое существо, как я, само должно носить сбрую, а не понукать их. Я закрыл глаза и вздремнул.
Тишину вдруг нарушил громкий топот копыт. Хотя всадников не было видно, я заглянул в карету и зажал Лили рот — мало ли, она ведь тоже могла проснуться и закричать. Этого не произошло. Я караулил ее, пока не забылся в изнеможении. Я очнулся слишком поздно: солнце уже садилось.
Лежа в косых вечерних лучах, я заметил, что поодаль на кустах колышется что-то белое. Внезапно я понял, что это было, и вскочил.
Лили пропала. Повсюду на скалах и колючих кустах висели обрывки свадебной фаты, которыми я связал Лили и заткнул ей рот.
Вдалеке белая фигура двигалась к точке на горизонте — возможно, к городу. Я так намучился, что ни в коем случае не позволил бы ей уйти. В ту первую ночь Лили охотилась за мной. Теперь же она сама стала кроликом.
Даже издалека я видел, как медленно она идет. Я побежал за ней вприпрыжку. Лили оглянулась, надеясь, что я еще сплю, и чуть не споткнулась, заметив меня. Она была в тонких белых тапочках и неловко ступала по каменистой почве, словно шла босиком. Но мое появление ее подстегнуло: она подобрала юбку и бросилась наутек.
Я мог бы ее догнать. Так почему же я медлил? Делал скидку на ее болезнь, страх передо мной? Но какое мне дело до болезни — ведь на лице Лили пока нет ни единого следа недуга? Какое мне дело до ее страха?
Вскоре я уже поравнялся с Лили. Она попыталась вырваться вперед. Я вытянул руку, чтобы притормозить ее. Она упрямо отбивалась. Вскоре мне наскучила эта игра. Я схватил Лили и повалил ее на землю. Лили жарко, тяжело дышала мне в лицо, кружево на платье оказалось неожиданно жестким, когда я припал черными губами к ее горлу. Стиснув ткань в зубах, я разорвал ее и поцеловал туда, где билась жилка. Лили боролась, извивалась, пыталась сбросить меня. Моя дремлющая плоть вскоре пробудилась: отчаянная возня Лили напоминала настойчивые ласки распалившейся любовницы.
Когда я сунул руку ей под юбку, Лили расслабленно откинулась на землю. Я отпрянул, решив, что она обмерла от страха. Но потом посмотрел ей в глаза. Страх сменился в них чем-то другим. Глядя на меня в упор, она тихо сказала:
— Мой отец мертв, верно? Иначе бы вы не говорили, что у меня не осталось никого, кроме вас. Вы убили моего отца.
Лили хорошо рассчитала, что эта фраза отобьет всякое желание, и я откатился в сторону.
Приняв мое молчание за согласие, она продолжила:
— Значит, все, что осталось от имения, принадлежит мне.
— Что?! — Меня потрясло ее хладнокровие.
